Конечно, я не мог не заметить, что нашего брата в послевоенном городе стало на порядок больше. Закономерно, но это раздражало. Часто до меня доносилось довольное причмокивание из переулков, где справляли трапезу такие же, как я. Кажется, законы и порядки, которыми так хвалился наш достопочтенный Совет, себя уже не оправдывают. Складывалось ощущение, что никому нет дела до того, что творится на мостовых покалеченного Парижа. Страна зализывала раны, бандиты и монстры пользовались хаосом. Все идет своим чередом.
Вот и сейчас я спокойно и размеренно шагал по мокрой брусчатке, ничуть не смущаясь тем, что дождь с каждой минутой усиливался и найти себе ужин станет делом проблематичным. Но когда свернул с нашей тихой улицы на оживленную обычно Ботзари, надеясь на бродяг, ночующих у станции метро, то вновь уловил присутствие более удачливого в этом плане «коллеги». Хищник даже не особо таился, не увел жертву с прохожего места, просто прислонил к телефонной будке в тени погасшего фонаря. Я не собирался ему мешать, а тем более вмешиваться, я просто прошел бы мимо, хотя вампирский слух улавливал, что пульс у человека уже практически отсутствует, а ужинающий хищник и не планировал останавливаться. Не мои проблемы.
Но вот, поравнявшись с телефонной будкой, уверенный, что увлеченно вгрызшийся в шею пожилого мужчины кровопийца даже не заметит моего присутствия, я впервые за долгие месяцы ощутил странное, а вернее, до оледенения страшное чувство. Я понял это на уровне подсознания, другим чутьем, затылком, на котором зашевелились волосы, а может, мне подсказало еще не до конца онемевшее сердце? Какая-то тварь убивает моего отца!
Я был страшен! Гнев мой описать не под силу даже мастерам пера, куда уж мне, но ярость на развалинах немецкого лагеря и в сравнение не шла с тем, что я испытал в этот момент. Отследить последовательность своих действий я бы не смог. Я успел. В последний миг, на исходящих секундах оторвал упыря от практически опустошенного отца. Мерзавец еще и кусок шеи ему вырвал, не желая размыкать окровавленные челюсти. Я даже растерялся на мгновение, не в силах решить, что мне дальше делать: дать волю нечеловеческому гневу, разорвать в клочья тварь, покусившуюся на единственного родного человека, на все, что осталось у меня в жизни или помочь отцу, напоить его своей кровью, спасти, если еще не поздно.
За меня решил незнакомец, в бешенстве бросившийся на меня, не утруждая себя колебанием и раздумьями. Мы покатились по лужам, разбрызгивая грязь. Силы оказались неравные, противник гораздо мощнее, это значит, он старше, и намного. Я сразу это почувствовал по железной хватке, сдавившей горло. Еще секунда и он просто оторвет мне голову. Дикая боль вступила в противоборство с оглушительной яростью и жаждой мести, гнев ослеплял больше чем кровь отца, капающая мне на глаза из распахнутой пасти кровопийцы. Нет, на этот раз я никому не позволю взять вверх!
Моим единственным спасением стало лишь то, что я чудом не выронил трость. По счастью, ремешок на ее рукояти зацепился за пуговицу на манжете пальто. Из последних сил ударив обычно бесполезным аксессуаром о землю в надежде получить деревянный обломок, я призвал на помощь всю свою удачу и ткнул противнику в бок. Чтобы дотянуться до сердца, не могло быть и речи, мой кадык давно треснул, я захлебывался собственной кровью, но и того, что добился, хватило, чтобы незнакомец зарычал от боли, завалился на бок, а потом, с трудом встав на корточки, отполз на несколько метров, силясь выдрать обломок трости из своего тела.
— Проклятый сопляк, — прохрипело чудовище, харкая кровью, — да кто ты такой, чтобы мешать?! Ты заплатишь за это! Плевать мне на ваши законы, в моей стране мы жрем, сколько хотим, заносчивые европейцы, мерзкие твари. Я убью столько людишек, сколько захочу, и никто меня не остановит, да и останавливать некому, ваше общество протухло, каждый сам за себя!
Боль в горле стихла, хотя ткани еще не восстановились, но я уже смог отметить, что у вампира американский акцент, значит, он не местный. Однако время уходит, если этот гад вырвет из себя трость, или догадается дотянуться до второго обломка, он убьет меня, а значит, и Гаэтана тоже. Не соображая и не думая, я просто швырнул в него урну — единственное, до чего смог дотянуться. Тяжелый железный мусоросборник проломил голову врагу, ознаменовав мою победу. Первым делом, не теряя более ни секунды, бросился к отцу. С замиранием сердца, трясясь от вероятности не услышать признаков жизни в его практически обескровленном теле, осторожно приложил свое прокушенное запястье к его губам, и замер, поймав себя на том, что мысленно обращаюсь к Всевышнему словами молитвы, а на глаза словно пелена нашла. Моргнув, я понял, что это заволокшие слезы.
Сидя на мокром асфальте под каплями холодного дождя, держа в руках единственного человека на земле, которому под силу не дать мне скатиться на самое дно, считал секунды и ждал. Сейчас я, наконец, понял, что все, что довелось пережить, не идет ни в какое сравнение с тем, что переживал в данный момент. Боль и ужас плена? Кровавое месиво войны? А стоило ли оно всего этого? Ради чего, если у меня не останется никого, кому это было нужно?
На этот раз судьба опять сжалилась надо мной, и, вероятно, дала последний шанс. Многое произошло в эту ночь. Как только понял, что кровь моя сработала, что сердце старика вновь забилось, сперва слабо, но вскоре все сильнее и увереннее, когда мое собственное на этом мгновении едва не остановилось в груди, не веря и ликуя одновременно, пришлось усилием воли взять себя в руки и довести дело до конца.
Перенеся бессознательного отца на скамью под ветвистым платаном, вернулся к лежащему в луже из крови и грязи вампиру. Он вот-вот мог очнуться, и медлить больше нельзя. Все та же верная трость пробила его сердце, упокоив уже навсегда. Высохшее тело я сбросил в ближайшую канализацию, возиться с ним было сейчас совершенно недосуг. Едва ли останки будут обнаружены. Если не превратится в прах, крысы быстро все уберут, но меня это уже не касалось. Дождь смоет следы нашей борьбы и крови, поломанная трость отправилась в вернувшуюся на место урну. Ничто не говорило о недавно разыгравшейся на этом месте трагедии.
С отцом на руках я вернулся домой. Он пришел в себя, моя кровь сделала свое дело, вскоре от страшной раны на шее и следа не останется. Но старик был еще очень слаб, напуган, хотя и храбрился, улыбаясь той самой улыбкой, которая безоговорочно давала мне понять с самого раннего детства, что мой отец умнейший и самый лучший на свете. Он тот, кто ради меня свернет горы, а при необходимости с радостью пожертвует собой. Вот практически так и вышло на этот раз. Как только Гаэтан смог сесть, выпить крепкого свежезаваренного чая с доброй порцией коньяка, он поведал, как оказался ночью на улицах неспокойного города.
— Сынок, — покаянно начал он свою речь, однако голос его звучал уверенно; он хоть и признавал, что ошибся, выйдя один в глухое время суток, но в причинах, вынудивших его так поступить, не сомневался, — ты уж прости старика, но я отчаялся увидеть тебя прежним. Знаю, пройти тебе пришлось через многое, война ломает даже сильнейших, а на что была похожа твоя, даже представить невозможно. Но моя эгоистичная старость не могла смириться с тем, что от сына осталась лишь темная, почти пустая оболочка. Я не нашел бы покоя, не хотел видеть, как тебя уничтожает прошлое. Не ведая, что предпринять, испробовав все человеческие методы, как ты и сам знаешь, я понял, что придется обратиться к другим силам. Даже не имея представления, существует ли средство, способное вернуть мне тебя прежнего, расколоть лед, сковавший твое сердце, попытался найти и связаться с сильной ведьмой. «Возможно, — подумал я, — сверхъестественные силы, магия, эликсир или ритуал возымеют действие». Поэтому и отправлялся почти каждый вечер из дома, пытаясь разыскать старых знакомых вампиров, имеющих связи с ведьмами или с кем-то из их окружения. К сожалению, война многих раскидала по другим адресам, некоторые погибли, поиски затянулись, но то, что ты даже ни разу не заметил моего отсутствия вечерами и ночами, говорило мне, что действовать необходимо. Прости еще раз сынок, я знаю, что сегодня ты мог потерять меня навеки, и знаю, что это не оставило бы тебя равнодушным, и, конечно, не желал тебе заплатить такую цену.
