Германия оказалась еще хитрее на подлости, чем думал после газовой атаки. Может, это я не так умен, как считал? Ведь Лазар предупреждал, что их тайные организации и деятельность по использованию сверхъестественных существ, превосходят нашу, они активно развиваются в этом направлении. А сажать в клетки монстров могут, как выяснилось, такие же монстры.

Следующие за перестрелкой с «патрульными» и пленением события, я сознательно, упорно и непоколебимо выжигал из памяти день за днем, запрещая даже краем сознания возвращаться туда, где мучительно и бесславно потерял два года жизни. Не стоит и говорить, что это не тот биографический этап, которым можно гордиться. Первое время усилием воли пресекал любые попытки воспоминаний терзать мозг, всеми способами блокировал их. Теперь же постоянно пытаюсь внушить себе, что никакого лагеря, лаборатории и застенка не было, как не было и моих мучителей, и это лишь кошмарный сон.

Часть тех событий и в самом деле скрыта спасительной пеленой беспамятства, жаль, что лишь часть. Возможно, когда-нибудь решусь рассказать обо всем, когда перестанет сводить зубы от бешенства, а с клыков капать мести и дикое желание немедленной кровавой расправы. Боюсь, возникни необходимость облечь эти воспоминания в слова, разорвал бы на месте любого, кто окажется в пределах досягаемости. Потому что пока сама мысль о немце Йоханесе и его подручных, о чудовищно нечеловечной организации по проведению опытов над оборотнями, с использованием крови вампиров, способна легко потопить меня в пучине безумия, из которой с таким трудом удалось выбраться.

Нечем было гордиться и после плена, поступки мои, иначе как помешательством назвать нельзя, но оправдываться чем-либо не собираюсь. Шел на это уже осознанно, отвечая за все содеянное, а посему скрывать не стану, вырву лишь из контекста причины, побудившие практически потерять самого себя.

Однажды в прошлом видел, как выглядит обескровленный, высохший и впавший в забытье вампир, теперь меня постигла та же участь. В узкой и тесной пустой камере с массивными стенами грубого камня, которую от коридора отделяла дверь из толстых кованых прутьев, я лежал на бетонном полу, чувствуя, как от дикой жажды мутится рассудок, и опустошённые пересохшие вены судорожно сжимаются болью. А еще, пожалуй, присутствовало ощущение дежавю — снова клетка и жажда, хотя былое и стерлось жестокой дланью реальности. Кажется, обо мне позабыли, возможно, истязателям наскучило терзать уже ни на что не реагирующую плоть, а может, нашлись другие причины, но сейчас это можно назвать облегчением.

Высыхая, был почти уверен, что умру в той камере, что шансов выбраться, практически нет, и, вероятнее, моя вечность бесславно оборвется в застенке у проклятых палачей. Но самое страшное — мысль, которую я старательно отталкивал, не давая сформироваться, чтобы не поверить самому, но которая навязчиво и упорно вертелась на задворках сознания. Знал, что стоит услышать ее, и для меня все будет кончено.

Шли долгие минуты, складывающиеся в часы, кажущиеся бесконечными, а ничего не менялось. Уже не осталось сил даже открыть глаза. Угасающий слух лишь изредка угадывал чьи-то шаги, резкие команды по-немецки, еле слышные голоса и стоны, а зачастую и безумные крики, приглушенные толстыми стенами тюрьмы. Но однажды закончилось и это, и я не смог больше противиться осознанию того, что на это раз удача окончательно покинула меня.

Не было ничего — ни мыслей, ни ощущений, ни чувств, только пустота, промелькнувшая мгновением между мучительным высыханием и моментом, когда расплавленной лавой в горло полилась струйка божественной жидкости, пробуждая огненную боль в иссушенном теле, и одновременно заливая это пламя, возвращая к жизни. Пролетела микросекунда — и источник исчез. Слишком быстро! Попытался протестовать, но пересохшая гортань только надсадно хрипела. Взамен лавиной обрушились воспоминая, захлестывая черной ненавистью каждую клетку страдающей плоти, да так, что, казалось, захлебнусь желчью и ядом, они душили меня, давили, ослепляли. Более ничего не ощущал, лишь две нестерпимые жажды терзали еще не до конца пришедшее в себя тело. Кровь и месть!

Прошло еще несколько тяжелых секунд, и начал понимать, что душат меня скорее пыль и вонь, забивающая ноздри, мешая вдохнуть, а оглушает грохот взрывов и падающих камней. Сквозь кровавую пелену, с трудом разомкнув глаза, различил чей-то силуэт, склонившийся надо мной:

— Сеньор Ансело! Слышите меня? Постарайтесь встать, нужно идти, мы сможем выбраться, сеньор! — говоривший тряс меня за плечи, акцент казался смутно знакомым.

Но я не стал заострять внимание, точно помню голоса моих мучителей, и это не один из них, а значит, мне нет до него дела.

Шум нарастал, хотя возможно просто возвращается острота слуха, потому что теперь я улавливал крики людей, треск и выстрелы, отдаленный гул винтов самолетов.

— Уходим, сеньор, уходим! — между кашлем, продолжал взывать голос, поднимая меня на ноги. — Стены рушатся, можем сбежать, но следует торопиться.

Я находился все там же, в тесной камере, но все вокруг изменилось. Пыль так плотно окружила пространство, что я ничего не мог разобрать, доверившись помощнику, легкие тоже раздирало надсадным кашлем, а внутренности скручивало от нестерпимой жажды. Но слух подтверждал, что он прав — осыпались камни, трещали перекрытия, пол под нами вздрагивал. В первый момент боялся поверить, чтобы не понадеяться напрасно, но все же явственно чувствовал дующий в лицо сквозняк с запахом едкого дыма плавящейся проводки или тлеющей резины. Значит, часть тюрьмы действительно пострадала, возможно, от бомбежки, и это, безусловно, выигрышный билет на свободу!

Позволив незнакомому здоровяку забросить мою руку ему на плечи, спотыкаясь, практически наощупь мы двинулись на поиски бреши в стене. Кто-то толкнул нас сзади, оказалось, из соседней камеры с покореженными прутьями двери, вывалился еще один узник, желающий воспользоваться случаем к побегу. Ладонь сама по себе сомкнулась на его горле при попытке протиснуться мимо нас в узком, задымленном коридоре. Сдавленное ругательство на немецком языке лишь ускорило его участь. Не прошло и минуты, как я отбросило обескровленный труп в сторону. Не передать, каким невероятным облегчением разлилась живительная влага по иссохшему нутру, возвращая силы, скорость и… жажду! Да, ее не стало меньше, напротив, кровавая пелена вновь опустилась на глаза, и дико оскалившись, оттолкнув помощника, я рванул за поворот по переходу туда, откуда едва слышно раздавались отчаянные призывы о помощи.

Рухнувший кусок кирпичной стены чуть не погреб меня под обломками, но я проскочил мимо и добрался до коридора, идущего параллельно тому, откуда выбрался. Здесь также по обеим сторонам шли тесные камеры, с решетчатыми дверями. Но! Джек-пот — именно сюда угодил один из снарядов, вместо крайнего ряда зияла внушительная дыра, за которой виднелось черно-бархатное небо, покрытое звездами. Пыли было меньше, ее сдувал свежий ночной ветер, и я с наслаждением вдохнул практически забытый запах природы. Однако тут же в ноздри ударил еще более сладостный аромат. Кровь! В уцелевшей части камер находилось несколько человек, скорее всего, оборотни-подопытные, они же и умоляли вызволить их из клеток. Кто-то явно был ранен осколками, но в них достаточно крови. Да, милые мои, я помогу вам, непременно.

Схватив ближайшего за руку сквозь решетку, резко притянул к себе, не обращая внимания на попытки вырваться и истошные крики, и жадно впился в запястье, чувствуя, как тело наливается былой силой и остановить меня теперь мало кто сможет.

Мой спаситель, последовав примеру, опустошил второго узника. Последний оборотень, завывая от ужаса, тщетно пытался отползти от решетки, забившись в угол камеры. Злорадно ухмыльнувшись, я дотянулся и поймал его за ногу. Продолжая жаждать крови, не собирался отказывать себе, словно хотел напиться впрок или отыгрывался, пусть в малой степени, на тюремщиках. Рассудком понимая, что сиюминутно не смогу по-настоящему отомстить, чтобы заглушить немного черную злобу, но хотя бы лишу их ценного исследовательского материала. Даже не желая больше выпить ни капли, в любом случае, не оставил бы здесь ни одного живого оборотня.