— Почему ты не убил его сразу? Потому, что бык был сильный, почти как ты?

— Почти как я, — ответил отец и сказал, отвечая лаской на ласку: — Какой же ты стал тяжелый и крепкий, сынок!

Они засмеялись. Самое подходящее время, чтобы благословить сына, лежащего у тебя на руках.

Родители Авлина — выходцы из России, Овцыны. Будущий писатель родился в Париже. Два обстоятельства определили его творческую судьбу: знакомство с Анатолем Франсом, ставшим для Авлина первым учителем литературного мастерства, и долголетнее пребывание в одном из высокогорных швейцарских санаториев, где он исподволь накапливал материалы для своего главного произведения — трилогии «Жизнь Филиппа Дени» (1935, 1952, 1955), в которой критически осмысливается жизнь тогдашнего буржуазного общества.

В дальнейшем Авлин работает в самых разнообразных жанрах: пишет новеллы, книги для детей, детективные романы, путевые заметки, монографии по искусству; особо следует отметить цикл его публицистических статей о гражданской войне в Испании.

В годы второй мировой войны Авлин становится одним из организаторов и активных сотрудников подпольного антифашистского издательства «Эдисьон де минюи». Сопротивление французского народа немецким оккупантам отражено в его повести «Мертвое время» (1944), раздумьями о долге и назначении человека проникнут сборник эссе «Духовные обязанности» (1945).

В послевоенные годы Авлин посвящает себя пропаганде литературного наследия Франса, много времени уделяет редакторской работе, пишет детективные повести и рассказы.

Когда после тысячи двухсот двадцати пяти недель боев чуть ли не во всех концах света франсуазцы перебили тувтонскую армию, вся Франсуазия неистово возликовала. Кто не помнит дня победы, шествия толп под двухцветными стягами, бурных воплей и криков «ура», когда мимо проезжала машина, где от силы мог поместиться лишь один из тройки архивояк? Выкрикивали и то и се, но особенно громоподобно звучало: «Смерть Тувтонии!» И нет сомненья, что именно в тот день страна расточила куда больше угроз по адресу «поверженного врага», чем адресовалось ему в дни войны, когда он именовался еще «грозным противником». В рядах манифестантов насчитывались многие тысячи: не преминули явиться все пламенные патриоты, которые в течение двадцати четырех лет поддерживали наших вояк с несгибаемым упорством и из самых отдаленных уголков. В сутолоке подавили множество народа. Никогда еще свет не видывал таких ослепительных увеселений.

А тем временем в самом сердце столицы, во Дворце Нации под охраной четырех дивизий собрались властители мира сего. Все они взяли на себя защиту интересов народа, и все бесстрашно выполняли великую свою миссию. Если верить газетам, поднявшим очередную шумиху, все было очень мило и очень благородно.

Собрались здесь все знакомые лица: граждане первого ряда и граждане второго ряда, не говоря уже о сто двадцатом ряде, вояки первой алебарды, а также второй, вплоть до пятисотой. И было тут трое архивояк, три национальных героя Франсуазии — Шагистен, Пердрак и Убеган, чьи имена не сходили с уст выступавших в течение первых десяти заседаний Совета.

А на груди у них и на рукавах сверкало больше звезд, чем мог бы обнаружить астроном на небосводе в ясную летнюю ночь.

Совет заседал шесть лет подряд. Народное ликование мало-помалу поблекло, особенно с тех пор, когда не стало хлеба. Множество лавчонок закрылось, кроме считанных, где еще пополнялись запасы. Большая часть франсуазцев лишилась работы, а те, что еще работали, не могли прокормиться на свое жалованье. Люди приуныли. А кое-кто даже роптал.

Несмотря на заслон из четырех дивизий, весть эта дошла до членов Совета, удивление коих не поддается описанию. Решено было отложить заседание и принять соответствующие меры.

— Первым делом, — заявил гражданин первого ряд а, — я требую, чтобы недовольных бросили в темницу и предали казни. Не хватает только, чтобы нас тревожили по таким пустякам!

И верно, только этого не хватало! Достаточно было приглядеться к властителям мира сего: за эти шесть лет все они изрядно поседели, а тройка архивояк успела даже оплешиветь.

— Однако советую держаться начеку, — подал голос какой-то военный двенадцатой алебарды. — Народ глуп!

Единодушное поднятие рук подтвердило меткость этого афоризма. Теперь главной задачей было найти способ развлечь всю Франсуазию.

— Развлечем только столицу, — стоял на своем предыдущий оратор, — по нынешним временам и этого предостаточно.

— Шествие! — предложил Шагистен, привыкший к шествиям.

Но на голосовании это предложение провалилось. Были выдвинуты тысячи проектов, на изучение коих ушло двадцать восемь заседаний. Наконец один был принят: насчет неизвестного жезлоносца.

— Возьмем, — пояснил свою мысль автор проекта, гражданин третьего ряда, — возьмем и перенесем сюда с поля боя неизвестного мертвеца, простого жезлоносца и похороним его с помпой, а сначала пройдем по городу с музыкой и со всей прочей петрушкой. Чудесно получится!

Предложение прошло. Однако посыпались вопросы. Всем хотелось знать, где же будет происходить захоронение. Собрание решило, что обыкновенное кладбище в данном случае как-то не звучит. Большинство во главе с Убеганом отвергло мысль поместить тело в Могилеоне, где покоятся великие сыны Франсуазии, потому что священники-де не могут отслужить там панихиды. Наконец общим голосованием была принята арка Победы.

Вы сами знаете, где она находится. В тот незабываемый день военачальники-победители во главе с архивояками прошествовали под ее гулкими сводами.

— Ну и положим его где-нибудь сбоку, — заявил Пер-драк.

Гражданин третьего ряда заметил, что это невозможно по ряду причин, которые и изложил перед присутствующими.

— Положим лучше его под сводами, — сказал он.

Но тут архивояки, все трое, одновременно вскочили со своих мест. Гнев окрасил пурпуром их оплешивевшие лбы. Шагистен лишился чувств, лишился чувств и Убеган, а Пердрак, падая, успел пролаять:

— Вы все с ума посходили, что ли!

И пришедший в себя Убеган крикнул:

— С ума посходили! Вяжите их! Хотите нам дорогу загородить!

Тем не менее неизвестного жезлоносца захоронили под сводами. Я сам видел. По-моему, архивоякам бояться нечего: ежели в один прекрасный день им придет в голову снова манифестировать под сводами, ничто не помешает, — каменная плита еле-еле выступает из земли, так что по ней вполне можно шагать.

Мальро — парижанин, выходец из семьи дюнкеркских судовладельцев. В 1919 году окончил парижскую школу восточных языков. В 1921 году издал свои поэтические опыты модернистского толка («Бумажная луна») и в 1923-м устремился на Дальний Восток, в Камбоджу и Сиам, в качестве этнографа и археолога. В середине 20-х годов Мальро — свидетель и участник революционных событий в Китае, которые своеобразно преломились в его первых романах: «Завоеватели» (1928), «Условия человеческого существования» (1933).