Вайян-Кутюрье — истинный парижанин. Его дед — художник, дружил с Курбе; мать, Полина Вайян, — актриса оперного театра; отец, Кутюрье, — певец и живописец. Система воспитания столичного лицея, где учился Поль, стремилась выхолостить в нем живое чувство, убить фантазию, приспособить к трафарету, но он уже обрел защиту в мире идей и образов Рабле, Маро, Ронсара, Монтеня. Поль не отличался примерным поведением: вместе с товарищами он выпускал журнальчик «Бомба», в котором сокрушал Буало с помощью Шекспира, превозносил Бодлера, Верлена и Рембо, о которых не принято было говорить на уроках. Окончив лицей, Вайян-Кутюрье поступил на юридический факультет Сорбонны. В первой же книге стихов — «Приход пастуха» (1913) — он определил свою приверженность к людям тяжелого труда, суровой жизни: «Я листок с их куста, я гроздь с их лозы». К народу Вайян-Кутюрье шел издалека, преодолевая инерцию буржуазного воспитания, долго еще страдая от элитарной гордыни, чувства интеллектуального превосходства над «простыми смертными».

В тигле войны «сгорели» его прекраснодушные иллюзии и предрассудки. На передовой он осмелился размышлять о законах реального мира и высказывать правду о пережитом и увиденном. За мужество в боях офицер Кутюрье не раз был отмечен наградой, но он позволял себе говорить «лишнее» и весть о мире 1918 года встретил в военной тюрьме. На свободу Вайян-Кутюрье вышел убежденным рыцарем веры в новую жизнь и творческую мощь человека. «Коммунизм — это молодость мира» — афористично выразил он суть своего идеала. Один из организаторов Республиканской ассоциации бывших участников войны, соратник Барбюса в пору создания группы «Кларте», депутат парламента, один из основателей ФКП и член ее ЦК, мэр парижского пригорода Вильжуиф, главный редактор «Юманите» — неиссякаема активность этого народного трибуна, которому верил пролетарский Париж.

В 1921 году Поль Вайян-Кутюрье был в Москве, на III конгрессе Коминтерна, встречался и беседовал с В. И. Лениным. С той поры. писатель не раз приезжал в Советский Союз и в серии очерковых репортажей рассказал о социалистическом строительстве в нашей стране.

Вайян-Кутюрье — продолжатель реалистических традиций французской классики. В повести «В отпуску» (1919), в цикле рассказов «Солдатская война» (1919), созданном совместно с Лефевром, в «Письмах моим друзьям» (1920) художник говорит от лица «пролетария войны», представляя свидетельства солдат-фронтовиков на суд читателя. Мысль вернее пули поражает цель, но ничто не может убить мысль, говорил Вайян-Кутюрье. В 20-е годы возмущенная мысль художника разила старый мир и его воинствующее безумие (поэтический цикл «XIII плясок смерти», 1920), его бутафорские «идеалы» (трагифарс «Папаша Июль», 1927, совместно с Л. Муссинаком), кощунственное лицемерие, циничное поругание человека и всех его святынь («Бал слепых», 1927). Повесть «Детство» (1938) — итоговое создание художника, его искреннейшая исповедь о своем пути к созидателям нового мира.

Настройщик торопливо идет по улице и, нащупывая стены домов своей палкой, равномерно и быстро шаркает ею перед собой.

Прохожие удивляются его уверенной поступи и думают — уж не просачиваются ли сквозь выпуклые стекла его черных очков отблески света и не проникают ли они ему в глаза.

Фигура у него прямая, напряженная, как у всех слепых, — они всегда держатся настороженно, ожидая всяких ловушек на своем пути. Капканы и западни подстерегают их на каждому шагу.

Он идет, напрягая слух и чувство осязания, улавливая сигналы об опасности, которые ему дает даже разница в давлении воздуха на поверхность кожи. Его ступни угадывают, по какой почве они шагают. Его палка говорит. Идет он у самых стен. Палка говорит: кирпич, — значит, это кирпичный особнячок, за которым будет витрина булочной. Палка говорит: чугун. Значит, — водосточная труба. Это граница. За нею палка четыре раза скажет: дерево. Затем — три удара по цементному цоколю фасада, один — по железной решетке отдушины подвала, и палка скажет: толстое стекло.

Подъезд доходного дома с застекленными дверьми и коваными воротами с затейливыми завитками, а потом — маленькое бистро. Здесь выступ — дерево и земля. Гнилые ящики, в которых прозябают кусты бересклета с жесткой листвой, посаженные для освежения воздуха. Как обогнешь выступ террасы, слышен визг передвигаемых железных стульев и разговоры посетителей. Опять кусты бересклета, а дальше — стена, и палка говорит: камень, камень, — вплоть до глухого забора в панцире из наклеенных афиш.

Запах замороженного поля боя — это мясная лавка. Палка стукнула о мрамор, потом ткнулась во что-то мягкое, живое — в собаку мясника. Она не зарычала.

А теперь пустота. Угол улицы. Тут все залито солнцем, оно греет слепому лоб, греет руки.

На минуту шаг замедляется — надо обогнуть угол. Потом — переход через улицу.

И уж тут неизменно возникает какая-нибудь милосердная душа. Он ненавидит милосердие.

Во втором от угла доме маленького переулка его взяли за плечи и втолкнули в кабину лифта. Это сделала консьержка. От нее пахло помоями.

Консьержка сочла необходимым проводить его «к той даме, которая пригласила настройщика». Внезапная остановка. Лестничная площадка, залитая солнцем. Консьержка, чувствуя себя ангелом-хранителем, гордо выпятила грудь. «Вот как я хорошо поступила, — думает она, — проводила бедненького слепого». Она высадила его на четвертом этаже, очень осторожно, как фарфоровую вазу.

Двери открыла женщина, говорившая низким, певучим, немного капризным голосом, — контральто.

Контральто и консьержка любезно поздоровались, говорили с многозначительными интонациями. Обе были преисполнены деликатной жалости к слепому и давали это понять друг другу.

Настройщик вошел. В квартире пахло пачулями от мягкой мебели в чехлах и воняло также кошкой.

Контральто взяла слепого за руку. У ней самой рука была маленькая и холодная, с мягкими подушечками, острыми ноготками и плоским большим пальцем. Она оставляла за собой запах, имевший съедобный привкус, — запах цикория и мускатного винограда.

— Осторожнее. Здесь темно. Подождите, я сейчас зажгу свет. — И тут же, усугубляя свой промах, добавила: — Зажгу свет для себя, чтобы лучше провести вас. Сюда, пожалуйста, идите все прямо и коснетесь рояля.

Теперь чувствовалось ее нарочитое внимание к выбору слов. Но голос несомненно был хорош. Один из тех волнующих голосов металлического тембра, которые пронизывают тебя и забирают за сердце.

Под ногами ковер — значит, гостиная. Рояль, и перед ним табурет, который больно ударил настройщика в голень.

— У меня рояль «коротышка», кабинетный рояль, — сообщила контральто. — Знаете, я уже давно встречаю вас в нашем квартале. Я много сил отдаю благотворительности, часто пою на концертах для инвалидов войны. Узнав, что вы настройщик, я тотчас решила отдать предпочтение вам.

Она забыла сказать, какое большое любопытство он вызывал у нее, как ей понравилось его удлиненное лицо с тонкими чертами безбородого Христа, его матовая бледность, свойственная слепым, которых как будто предохраняет от загара их внутренний мрак.

Забыла она также сказать, что ее прежний настройщик повысил цену за свою работу, что ей не хотелось оставлять чужого человека без присмотра в гостиной, где было множество дорогих безделушек, что слепого можно принимать в очень небрежном туалете… А кроме того, всем известно, что никто не может сравниться со слепыми в тонкости слуха и музыкальности.