И вдруг в этот всеобщий гам ворвался чей-то мощный голос. Все подняли головы: встав в полный рост в окне второго этажа, Карье отдавал распоряжения:

— Внимание, нельзя терять ни минуты! Всех их отвести в класс морали!

Карье спрыгнул с подоконника, и приказ его мгновенно был приведен в исполнение ударными группами. С поразительной покорностью воспитатели позволили усадить себя за слишком маленькие для них парты. Когда они расселись, Карье торжественно вступил в класс. Белокурая прядь волос спадала ему на лицо. Он облокотился на кафедру, помолчал, потом начал лекцию.

— Господа, следует отдать вам должное: вы люди цивилизованные. Ваша трусость — красноречивое тому свидетельство. Вы трудитесь не покладая рук, возделываете, так сказать, свой огород, следуя премудрости ваших апостолов, но произрастают-то в нем одни сорняки. Наступила пора, когда каждый обязан понять, кто его враг, и с ним покончить. Я вовсе не собираюсь поучать или убеждать вас, и мы не столь мелочны, как вы, чтобы встать на путь мести. Вы наши исконные враги, час пробил, и мы решили обуздать вас. Подвергнуть вас вашим же наказаниям? Ни за что. Наказание — оружие слабых. Вы, наши учителя, наши враги, вы виноваты уже самим фактом своего существования.

Затем Карье велел отвести учителей в кинозал. Ему хотелось показать им волшебный фонарь. Распорядившись ставить диапозитивы вверх ногами, он сопровождал их собственными комментариями.

— Несколько исторических примеров. Начнем с Третьей республики. Мюзик-холлы, банкиры-министры и прочие достопримечательности. Крупные мошенничества. Из удавшихся — война. Неудавшиеся — дело Дрейфуса, Панама. Определение демократии: союз денежного мешка и кадила, признанный общественно полезным и имеющий целью истребить весь мир, доведя его предварительно до полного отупения.

Несколько наивная речь Карье на том и кончилась, ибо его известили о серьезной опасности: у ворот появились пожарные. Нашелся доносчик — этого добра везде хватает, — которому удалось незаметно улизнуть и вызвать их.

Карье бросился во двор и собрал все свое войско. Водворился порядок. Беспечности как не бывало. Вожак отдавал распоряжения.

— Сторожевой отряд в класс морали! Один отряд к воротам! Другой — на кухню, кипятить масло! Третий — на склад за оружием!

А между тем пожарные предусмотрительно готовились к схватке. Как только они надели защитную одежду и противогазы, капитан, державшийся поодаль, метрах в двухстах, послал унтер-офицера постучать в ворота. Тот минут через десять вернулся и, приподняв противогаз, доложил:

— Ворота заперты.

— Тогда вперед и никакой пощады! — скомандовал капитан, не двигаясь с места.

Однако о том, чтобы сломать ворота да еще с решетками, нечего было и думать. Оставалась одна надежда — пожарный шланг. Его направили на окна. Как раз в эту минуту одно окно распахнулось. Показался парламентер.

— Можете начинать, — заявил он. — Мы находимся тут. Однако предупреждаю: у нас припасено для вас сто литров кипящего масла.

Пожарные его не слушали. Тогда из другого окна высунулся дрожащий всем телом человек и, запинаясь, проговорил:

— Господа, умоляю вас ничего не предпринимать! Расходитесь спокойно по домам! Я — директор этого заведения. Жена моя только что родила, а вы, господа, хотите залить водой нашу квартиру!.. Уверяю вас, в этом нет никакой необходимости. Бунт этот сугубо местного значения, и он был тут же подавлен. Порядок полностью восстановлен, так и доложите вашему начальству. Мой непререкаемый, я бы даже сказал — диктаторский авторитет не подлежит сомнению.

Речь директора длилась минут пятнадцать. Пожарным она пришлась по вкусу: они сняли противогазы и отправились восвояси.

В старом доме воцарился порядок. И пока директор вместе с санитаром-добровольцем выхаживал свою супругу, победители решили немного поразвлечься. Но в их забавах не было никаких излишеств. За этим следил Карье, к тому же всеобщее презрение, обрушившееся на метателей вонючих шариков, охотников до битья стекол и прочих озорников, действовало вернее любого наказания. «Стекло вещь ценная, — говорил Карье, — старайтесь и вы быть чистыми, как стеклышко». Он шествовал, изрекая подобного рода афоризмы.

Однако в распоряжении победителей оставались еще великолепные живые игрушки, игрушки одушевленные, и о них они не забывали. Вся сложность заключалась лишь в выборе метательных снарядов. Буден предлагал бильярдные шары, но его поддержали немногие. Другие не могли придумать ничего оригинальнее, чем яйца, помидоры, электрические лампочки. Верзилу Фийона, который, по обыкновению, пребывал в полусне, осенила блестящая идея:

— Нам нужен материал прочный и в то же время достаточно мягкий: месиво из их дурацких книг мы уже приготовили, остается только угостить им этих собак.

Тотчас же два десятка месильщиков отправились на кухню и принялись за дело. Из еще не остывших котлов они вычерпывали клейкую, прилипавшую к пальцам патоку культуры, лепили из нее шары и обжигали их в плите. То, что не поддавалось обжигу, пришлось оставить в виде студенистой массы.

Итак, можно было начинать игру. Большой актовый зал по этому случаю празднично разукрасили. Живые мишени выстроили в две шеренги. Самые меткие участники состязания заняли места на трибуне. Помощники подавали им шары, а судьи, запасшись мелом, приготовились отмечать попадания.

Удары звучали мягко. Школьная премудрость, превращенная в тестообразную массу, облепляла ученых мужей.

Какой-то незаурядный артист решил, что состязанию недостает музыкального сопровождения, и тут лавина органных аккордов обрушилась на зал; все, кто был в нем, невольно содрогнулись, а несчастные жертвы, подавленные величественной музыкой, совсем сникли.

Первым рухнул учитель гимнастики. Уткнувшись носом в паркет, он разрыдался. Не более выносливыми показали себя физики, а вскоре и черепа математиков гулко ударились об пол. Самыми стойкими оказались словесники.

В конце концов не осталось ни мишеней, ни снарядов, ни мела, чтобы отмечать очки, да и орган, видно, совсем выдохся. Конец побоищу, конец играм.

Наступила ночь. На дорожках во дворе безмолвствовал гравий. В спальне со спущенными шторами при свете ночника почивал директор со своей супругой.

Но где-то под самой крышей в освещенном уголке принялись за работу вожаки. Время от времени Карье тихим, приглушенным голосом произносил что-то решительное. Ему вторили серьезные, без тени бахвальства голоса. Конец играм, конец побоищу. Впереди была целая ночь для подготовки мятежа.

Гови родился в семье художника. С 1920 года жил в Турции, где окончил французский лицей. Затем путешествовал — был в Египте, Индии, Китае. Окончательно поселился во Франции в начале 30-х годов. С 1934 года печатается в еженедельнике «Монд», основанном Барбюсом, и в журнале «Коммюн». В его рассказах той поры отразились острые политические коллизии, ожидания и надежды эпохи Народного фронта.

Гови-рассказчик стремится уловить взаимосвязь характера и обстоятельств, обнажить социальные и нравственные истоки поведения человека. Духовный крах личности неминуем, если ее эгоистические интересы противостоят революционной воле народа, — таков лейтмотив новеллистического цикла «Русская кровь» (1946). По разным дорогам устремились на поиски своего места в жизни молодые люди из богатых кварталов (роман «Дни великого поста», 1947), но иные выдохлись, а другие, достигнув желаемого, прониклись равнодушием ко всему на свете и отвращением к самим себе. Обреченность попыток противодействовать ходу новой жизни, сложившейся после войны в странах Восточной Европы, — тема романа «Страстотерпец» (1955). Книга «Испанская кровь» (1958) — высшее достижение Гови в жанре новеллы. Трагедийную контрастность испанской жизни середины XX века он выразил в судьбах участников гражданской войны: уроки сражения за республику и сегодня помогают патриотам видеть будущее; былых победителей преследует ощущение никчемности собственного существования.