В маленьком городке Ноллаке, в самой его середине, был большой парк с лужайками и статуями, старинный парк, разбитый еще при Людовике XVI. Время течет быстро, и многие поколения обитателей Ноллака, сменившие друг друга, не очень-то ухаживали за парком, предоставив ему разрастаться, сколько душе угодно. Однако, испугавшись, что при быстром своем росте он поглотит улицы, отходившие от него в разные стороны и в виде тропинок робко замиравшие у края беспредельных полей, за чертой города, люди обнесли парк прочной железной оградой. Со временем ограда погнулась, а кое-где проржавела.

Одна из улиц, отходивших от парка, вела к вокзалу. К жалкому вокзалу, освещавшемуся газовыми фонарями и по большей части безлюдному. Экспрессы тут не проносились, только проползал поезд узкоколейки, соединявшей Ноллак с большим городом Руайе. И уже долгие годы водил этот поезд один и тот же машинист; как только состав останавливался у вокзала, машинист высовывал из паровоза свою чумазую физиономию, поднимал козырек нахлобученной на лоб фуражки и уныло оглядывал пассажиров, топтавшихся на перроне. Затем поезд встряхивался, как старая кляча, прежде чем она рысцой тронется в путь, и вновь двигался по рельсам. Из окошек вагонов пассажиры еще долго могли созерцать Коротышку, начальника станции, зимой и летом облаченного в узенькую форменную тужурочку и неизменно державшего в руке извечный красный флажок. К полудню поезд привозил только одного человека, г-жу Лемонье, занимавшуюся в Ноллаке благотворительностью; в семь тридцать вечера он доставлял всех своих основных пассажиров, сонных, притихших после утомительного рабочего дня на предприятиях Руайе. Молодежь выражала недовольство, что приходится рано возвращаться домой, но это был последний поезд, а заночевать в чужом месте никто не решался, опасаясь бесконечных семейных сцен и упреков родителей.

К тому же в Ноллаке имелся кинотеатр, где по субботам и воскресеньям показывали старые фильмы, давно сошедшие с экрана и позабытые в больших городах. В эти дни можно было и потанцевать в бистро. Иногда наезжали, в поисках «живописности», девицы из Руайе, разодетые «не хуже парижанок», хотя всегда что-то оказывалось излишним или чего-то недоставало в их нарядах — то чулки были чересчур розовые, то узор ткани на платье не гармонировал с фасоном и отделкой.

Мужчины, не уезжавшие из Ноллака на работу, выходили из дому поздним утром. Торговцы не спеша отпирали лавки, вяло топтались возле кассы или на пороге своего заведения, перекликались с соседями или перебрасывались приветствиями с проходившими мимо постоянными покупательницами: «Хорошая погода, мадам Тесье!» — «Да, только бы продержалась подольше, ребятишкам солнышко надо». — «Ну конечно, уж им-то надо!» Потом шли на рынок хозяйки с кошелками и, останавливаясь, заигрывали с младенцем, пускавшим пузыри в колясочке, которую супруга мясника выставляла на тротуар. Потом в спокойном воздухе дребезжал колокольчик у входных дверей то одной, то другой лавки. Собаки бегали друг за другом по улицам.

Около полудня возвращался со своей тележкой подручный булочника и мимоходом перекидывался шутками с молоденьким подручным мясника, тоже развозившим на своем велосипеде товар по домам. Булочник и мясник заглядывали в свои приходо-расходные книги и с большим сожалением покидали лавку: продовольственные закупки горожан к этому часу почти уже бывали закончены, о чем нетрудно было судить, ибо количество проданного хлеба и мяса день ото дня оставалось, можно сказать, неизменным. Один лишь аптекарь заранее не мог знать, как пойдет его коммерция, и, случалось, все» утро проводил среди своих банок, с озабоченным видом отрывая и приклеивая ярлыки с рецептами к коробочкам и пузырькам с лекарствами. В этом краю люди, в общем, обладали крепким здоровьем, не ведали ни эпидемий, ни автомобильных катастроф. А исцарапанные в кровь коленки школьников не приносят аптекарям доходов.

В таком же положении находился и доктор, но его это мало тревожило; он уже отошел от дел, врачебной практикой занимался, как он говорил, лишь из филантропии и принимал поистине удрученный вид при мысли о том, что ему придется написать кому-нибудь рецепт, — на первом месте у него были заботы о своем саде. Жил он рядом со школой, и оказалось, что местный учитель тоже вздумал обрабатывать имеющийся при школе клочок земли и делал это с удовольствием. Однако доктор вовсе не симпатизировал молчаливому и рассеянному любителю-садоводу, — у педагога, по мнению медика, были слишком левые взгляды, «опасные и вместе с тем ребяческие» убеждения, которые он стремился внушить и своим ученикам, несмотря на многократные жалобы их родителей и недовольство инспектора, приезжавшего из учебного округа.

Какие же события нарушали хотя бы в некоторой мере спокойствие обитателей Ноллака? Разве только что избрание самой добродетельной в городе девушки и отмечавшиеся годовщины перемирия 1918 года. В дни этих годовщин мужчины, надев старый сюртук и шляпу-котелок, собирались у памятника жертвам войны, изображавшего женщину с печальным лицом и поддерживающего ее солдата-пехотинца; а над этими фигурами, на верху обелиска, высилась эмблема Галлии — великолепный бронзовый петух. Мэр зачитывал список с именами погибших — их было много для такой маленькой коммуны, мужчины мрачно ковыряли землю носком ботинка, старушки иной раз роняли слезу. Тощий молодой священник кропил святой водой собравшихся да заодно и высеченные на памятнике имена погибших, отдавших свою жизнь за родину. Затем женщины уходили домой, а мужчины отправлялись в кафе, не страшась насадить пятен на свои парадные костюмы.

Выборы и увенчание розами самой добродетельной в городе девицы — событие, само по себе менее значительное, было, однако, более веселым. Оно происходило в актовом зале мэрии. Юную избранницу принимал сам мэр, опоясанный трехцветным шарфом, и усаживал рядом с собой. По другую ее руку садилась и управляла церемонией г-жа Лемонье, ближайшая помощница мэра в такого рода делах. После торжественной церемонии устраивался большой обед, и лишь поздно ночью молодежь шумным роем рассыпалась по темным переулкам Ноллака.

Так и шло дремотное, казалось бы, спокойное и мирное существование маленького городка. Но вдруг многие из тех, кто ездил на работу в Руайе, оказались безработными; они теперь бродили днем по улицам или играли в бистро на бильярде. И, глядя на них, некоторые думали: «Ну, теперь и нам придется плохо!» Действительно, хуже пошли дела у лавочников из-за безработицы, затронувшей их покупателей, да еще из-за конкуренции крупных торговых фирм в Руайе, которые развозили товары на дом по всей округе. Мелкие рантье боязливо просматривали свою газету и жаловались: «Скоро у нас ни гроша не будет! И вот помяните мое слово, не пройдет и двух лет, как Германия опять набросится на нас».

Однажды в Ноллак приехали в автомобиле три молодых человека. Они остановились около мэрии, вошли туда и через полчаса вышли. В сопровождении шумной ватаги ребятишек и толпы зевак они принялись расклеивать афиши и украсили ими весь город:

В воскресенье, как и обещали афиши, в город прибыли люди из Руайе; они приехали в двух больших автобусах, и на многих из них были синие рубашки. Человек десять этих молодцов в синих рубашках поднялись на эстраду парка и расселись на стульях полукругом, в середине которого заняли места мэр, священник и два уже немолодых господина. Все остальные расположились внизу, у подножия эстрады. Собрание открыл мэр.