— А все ты… — сказал он собаке.

Он взглянул на виллу, ставни были закрыты, он сел и сразу принялся за работу, а собака послушно улеглась около. Человек наверстывал упущенное и встал, только чтобы очистить от щебня место для работы. Собака такой усидчивости не проявила. Она принюхивалась, вертелась, убегала, постояла у садовой калитки, взвизгнула, вернулась к человеку. Около девяти они услышали, как хлопнули ставни; потом раздались веселые крики. Собака опять заняла свое место у калитки и робко тявкнула. Человек равномерно ударял молотом по камню. Но мысли его не были всецело поглощены работой, в голове, которую не тревожили думы, шевелилась какая-то непонятная забота… Раз он даже едва удержался, чтобы не проявить такого же любопытства, как его собака. Только ведь он человек и знает, что нехорошо заглядывать к соседям, особенно если соседи богатые. Но он прислушивался, он улавливал крики девочки, которые иногда заглушались голосом женщины или громким лаем его собаки. «Ишь как ты стараешься!» Он понимал ее. А впрочем…

Человек и собака пообедали вместе. Когда с едой было покончено, собака положила морду ему на ногу. Утренний ветер утих, на другой стороне бухты, за маяком переливалось светлое марево. Собака спала, во сне она чуть повизгивала и вздрагивала, отчего иногда дергалась ее задняя лапка. Человек, защищенный от солнца полями своей зеленоватой шляпы, глядел в пространство отсутствующим, неосмысленным взглядом, пока съеденные хлеб, рыба, сыр превращались в добрую мускульную силу. Потом он снова взялся за молот.

И опять удлинились тени на дороге. Маяк принял синеватый оттенок, с моря потянуло ветерком. И к человеку, весело смеясь, подбежала девочка. Собака была с ней, девочка бросала ей кусочки хлеба с маслом, и та ловила их на лету, словно ученая собака. Это удивило человека, и он подумал, что до этого дня не знал как следует своей собаки. Девочка присела на корточки. Человек увидел две ручонки, перебиравшие камешки, и испугался за нее. Но нет, она играла, а собака следила за ней умильным взглядом. Вдруг девочка вскочила, взмахнула рукой, и собака побежала за брошенным камешком. Два раза, десять раз, двадцать раз начинали они эту игру. Человек не возражал, — его куча щебня от этого меньше не станет. Все правильно: что для него работа, для собаки с девочкой — забава.

Потом девочка подошла к парапету, окаймлявшему бухту, и кинула камешек в воду. Собака побежала, залаяла, но в море не пошла; она стала вертеться в ногах у девочки, вилять хвостом, возможно желая заставить позабыть свое малодушие. Человек улыбнулся. «Знаю тебя, воды ты не любишь», — думал он. Он был и сам такой и уже не мог вспомнить, когда купался в море в последний раз.

Три дня спустя человек уселся на другой куче камней; теперь он мог, не поворачивая головы, видеть собаку, которая заняла свой пост у калитки и не сходила с места, дожидаясь, когда ее откроют. Она исчезала надолго и вчера не пришла даже разделить с человеком его трапезу. И сегодня тоже она появилась гораздо позднее, пренебрегла предложенным куском хлеба и лениво растянулась у ограды.

— Уж не заболела ли ты? — спросил человек.

Утром он видел, как она прыгала перед калиткой, как бросилась к девочке; потом слышал ее громкий лай. Нет, собака не больна. Может, там, на вилле, ее накормили чем-то не тем? Собака не пожелала разговаривать, она спала. Ладно, там будет видно.

Под вечер человек услыхал голос девочки: «Собачка! Собачка!» — и увидел, как его собака вскочила, понеслась на зов, стала кататься в пыли, вилять хвостом, прыгать, ластиться к девочке, тявкать, терпеливо ждать, когда ей дадут кусочек тартинки, — словом, такой свою собаку он раньше не видел, и человек радовался, что она такая веселая. Успокоившись, он снова принялся за работу. Опустив голову, прикрытую шляпой, он ударял, ударял своим молотом, и вдруг увидел перед кучей щебня начищенные до блеска ботинки — такие ботинки на высоких каблуках носят городские барыни — и две толстые круглые икры. Ветер трепал вокруг этих икр белую легкую материю.

— Эй! Послушайте!

Он закрыл глаза и продолжал бить щебень. Он узнал голос.

— Вы что — глухой?

Он прервал работу, поднял голову, вежливо снял шляпу и приложил ладонь к уху.

— Это ваша собака?

Человек прищурился, взгляд его скользнул вверх по белому платью, потом остановился на пышном импозантном бюсте.

— Так вы глухой?! — крикнула женщина. — Я спрашиваю, собака ваша? Моей дочке она нравится…

Человек уставился в пространство. В некотором расстоянии от себя он увидел собаку и девочку, забавлявшихся все той же игрой с камешками. Девочка говорила: «Беги, Собачка! Лови, Собачка! Ложись, Собачка!» — или: «На сахара! Не дам тебе сахара!» Собака слушалась, как то и положено…

— Моя, — ответил он, — то есть нет, приблудилась ко мне, не знаю откуда, вот мы и зажили вместе. Скоро уже полгода.

— Да, так или иначе, она ваша. Моя девочка очень хорошо с ней играет, а потом, у нас нет собаки, чтоб сторожить дом.

— Она еще молодая, — пробормотал человек. — А вот играть, это, я думаю, да!

— Сколько вам за нее?

Теперь человек запрокинул голову и увидел лицо женщины с барственными правильными чертами и круглую полную шею с несколькими рядами бус.

— Я ее покупаю. Ведь не боитесь же вы, что у вас украдут камни? В вашем положении кормить собаку — это роскошь. Сколько вам за нее?

Человек опустил голову; его правая рука, уставшая за день от тяжелой работы, все еще дрожала, хотя он и положил молот. Собака вертелась около девочки, она не думала, что речь идет о ней, она не думала, что кому-то, возможно, ее жаль. Она на свободе, забот у нее нет; с ней играют, любуются ею, а вот он не сумел ее разглядеть. Она же молодая, любит смех, беготню, любит играть с детьми… и любит мясо, это ее слабость, перед прилавком в мясной она и визжит, и хвостом виляет. Вот в этом и сказывается его человеческое превосходство: он никогда ничего ни у кого не просил. И никогда не дал почувствовать собаке, что он ей помогает. Но что поделаешь, собака — это собака, а человек — человек, даже если он бьет щебень.

— Коли она нравится вашей девочке, возьмите ее. Я же сказал — она ничья.

— Но вы ее кормили полгода. Вот, держите…

Человек посмотрел на протянутую к нему руку; потом разжались пальцы, на ладони лежали деньги. Он отшатнулся.

— Нет, нет, кормить ее было мне в удовольствие, — пробормотал он. — И я рад, да, я очень рад, если ваша девочка…

Женщина перебила его:

— Хорошо! Вы возьмете ее обратно. В конце сентября мы запираем виллу и возвращаемся в город.

Человек увидел, как ноги передвинулись, повернулись, пошли прочь. Он открыл рот — перед ним было пустое место, он не решился поднять голову. Он слышал лай собаки, крики девочки; как бы там ни было, но быть свидетелем их веселья он не хотел, и он с излишней силой начал колоть щебень. Потом он услышал: «Собачка, пора домой!», а затем неприятный ему голос толстой женщины: «Жуана, сейчас же иди домой со своей собакой». Только тогда он бросил долгий взгляд на опустевшую дорогу, на уже запертую калитку.

С трудом встал он на ноги, с трудом поднял свой инструмент, взял кувшин, где булькнула вода — та, что была оставлена для собаки. Он не взглянул, как в другие дни, на сегодняшнюю кучу щебенки, он подумал: «В сентябре… Где я буду в сентябре, на какой дороге? Да и буду ли еще в сентябре бить щебень?» А собака? Что же, она сделала свободный выбор; вероятно, она хорошо проведет лето, сумеет подластиться к новым хозяевам, и они возьмут ее в город, собака была себе на уме. Человек вспомнил день, когда он ее встретил, вспомнил все ее штучки, как она тихо тявкала, как умильно глядела… Он шел по дороге с кувшином в одной руке, с корзинкой — в другой. Вскоре он дошел до того места, где они познакомились… Как раз здесь, у этой кучи щебня. И человек украдкой бросил на нее взгляд, не решившись даже остановиться, хотя ноги у него гудели, были тяжелее, чем в прочие дни.