Человек так и работал, но вдруг он взглянул на дорогу — он услышал урчание мотора: приближался закрытый автомобиль. Подняв облако пыли, он проехал мимо залаявшей собаки и сразу остановился у голубой калитки. Из него вышли небольшого роста упитанный господин в сером фланелевом костюме, величественная дама в белом, девочка и молоденькая горничная со свертками в руках. Человек снова взялся за молот. Но тут опять залаяла собака, и, подняв голову, человек увидел около себя девочку.

— Осторожно, осколок бы не попал! — сказал он.

У нее было такое светлое личико, такая нежная кожа; и сама она была прехорошенькая, в розовом платьице, маленькая, лет восьми, не больше. Собака подошла поближе, обнюхала девочку, та протянула к ней Руку.

— Жуана! — раздался властный голос.

И девочка вприпрыжку убежала прочь.

Человек работал, как и каждое утро. Все же время от времени он поглядывал на виллу, голубые ставни которой были открыты; его отвлекал детский смех, крики; а потом автомобиль приехал опять, остановился, горничная и хозяин вынесли из него чемоданы. Человек смотрел, не вставая с кучи щебня, но собаке не сиделось, раз даже, набравшись нахальства, она вбежала в калитку. Когда солнце стояло высоко в небе, человек отложил молоток. Встал, взял корзину, кувшин и примостился на большом камне. Собака подбежала к нему и села.

— Тоже проголодалась, псина?

Собака не любила сырые помидоры, которыми с аппетитом закусывал человек. Она ждала, нетерпеливо постукивая хвостом, и в виде задатка получала кусочки хлеба, которые быстро проглатывала, лязгнув зубами.

Человек с помидором в одной руке, с ломтем хлеба в другой медленно жевал, и морщины на горле двигались вместе с движением его рта. Собака вставала, обнюхивала корзину, трогала ее лапой. Сегодня так же, как и всегда. Человек вынул из бумаги кусок деревенской колбасы: красной, жирной, наперченной — настоящее лакомство, что для собаки, что для человека! Собака визгнула, проглотила кусок, еще раза два-три щелкнула зубами, и с ее порцией было покончено.

— Знаю, знаю, идешь ко мне, — пробормотал человек.

Собака потерлась о его штаны. Изо дня в день повторялась та же сцена: собака настораживала уши с мягкой шерстью внутри, облизывалась, по морде стекала струйка слюны. Человек сдавался не сразу — скорее из хитрости, не от жадности.

— Лови! — крикнул он наконец.

Собака проглотила остаток колбасы, и морщинистое лицо человека растянулось в улыбке. «Все по справедливости, — подумал он, — у меня есть помидоры и фрукты», — он срывал плоды инжира с низкорослых деревьев на обочинах дороги. Они покончили с сыром и хлебом. Человек взял кувшин и попил в свое удовольствие, потом налил воды в старую жестянку, и собака принялась жадно лакать. Для собаки все было закончено; она подошла к человеку, который медленно пережевывал табак, и осторожно положила свою теплую морду ему на ногу. Человек погладил собаку, она закрыла глаза. Вдруг и человек и собака вздрогнули от неожиданности: прозвонил колокольчик, послышались крики. Человек повернулся к вилле, он подумал, что их соседи собираются завтракать. Более любопытная собака подошла к калитке.

— Поди сюда, не наше это дело… — рассердился человек.

Собака не тронулась с места. Человек взял свой инструмент. Из них обоих работал только он, все по справедливости — кому и работать, как не человеку? Молоток опустился на камень. Медленнее, чем утром, потому что в знойные летние дни к двум часам руки и плечи как свинцом налиты. А горло огнем жжет. Время от времени человек делал несколько глотков прохладной воды. Истинное наслаждение, когда прохлада ласково проникает в грудь. Тем временем солнце продвинулось к западу, опустилось ниже. Тень, отбрасываемая человеком на камни, удлинилась, стала менее плотной, окрасилась в синеву. Собака, дремавшая у ограды, встала, отряхнулась, подошла ближе.

— Хлеба хочешь? — спросил человек.

Он разжимал губы, только когда заговаривал с собакой, разжимал всего на мгновение, потому что собаке нужны не слова, а положенный ей рацион. Человек разломил горбушку, оставшуюся от обеда, взял кусок хлеба себе, другой протянул собаке. Они поели. Человек — медленнее, чем в обед, собака — с большей жадностью. Потом она высунула розовый язык. А человек поболтал кувшин и налил в жестянку тот остаток воды, что приходился на долю собаки.

На дороге стали появляться первые гуляющие. Человек видел их тени, скользившие по камням. Около него никто не останавливался. Оно и понятно, уже целую вечность видели его здесь. Какое надо иметь любопытство, чтобы дважды глядеть, как работает каменотес! Собака привлекала больше внимания. Собака тоже устала от однообразных движений человека. Ей надоело, что он все время сидит, наклонившись над камнями, которые надо катать, и перекатывать, и ударять, чтобы хоть на мгновение их оживить. Она не выдерживала, начинала лаять, становилась на задние лапы, прыгала на человека, и тогда приходилось на минуту перестать колоть щебень и погладить собаку. Иначе она не дала бы ему покоя своими штучками.

В этот вечер человеку не пришлось выдерживать наскоки собаки. Несколько раз он прерывал работу, словно его что-то тревожило. Наконец он поднял голову: собаки не было тут. Уже давно? Человек не знал: они не следили друг за другом. Каждый занимался своим делом. Но сейчас собаке как раз и положено было заниматься приставанием к нему. На лбу человека обозначилась более глубокая складка. Он не стал звать, не стал свистеть, этого у них заведено не было. Вдруг он увидел, что по его куче щебня пробежали две тени, пробежали очень быстро — тень его собаки и какая-то другая; вот она стала определеннее, обрисовались две детские ножки, и, подняв голову, человек увидел девочку, ту, что была здесь утром.

— Пришла, собака, — сказал он, и сухой тон голоса смягчился, перешел в ласковое ворчание.

Собака посмотрела на своего хозяина, потом на девочку, которая кусала тартинку и перемазала маслом щеки. Собака облизнулась, вздохнула, раздула бока. Но девочка смотрела на человека. Собака залаяла и, подбежав к нему, проделала все свои штучки: каталась, не давала ему снова взяться за работу.

Девочка смеялась.

— Это ваша собака? Как вы ее зовете?

Человек разговаривал только вечером, когда возвращался, с соседями по улице, такими же стариками, как и он.

— Зовете как? — повторила девочка, подойдя ближе.

— Собакой зову.

— А… а… Ваша собака не хотела уходить из нашего сада.

Человек решился взглянуть на девочку. Нет, пятьдесят с лишним лет тому назад он не был таким белокурым, таким светленьким.

— Идем, Собачка, — позвала девочка. — Идем…

Позвала нетерпеливо, а потом протянула руку. Собака подпрыгнула, девочка подняла руку выше.

— Еще раз!

После нескольких прыжков собака получила в награду большой кусок тартинки. Девочка убежала, собака бросилась вдогонку за ней. Человек поглядел им вслед. Лицо его сморщилось в гримасе — это он улыбнулся, девочку такая улыбка испугала бы. За молот он уже не взялся. Он встал. От восхода и до заката он бывал на ногах совсем недолго — такая уж работа у каменотесов, им приходится сидеть на земле. Он почувствовал, что ноги у него подгибаются. Собака пробежала мимо, подпрыгнула, затем пробежала девочка; он сделал несколько шагов за ними, не надеясь, впрочем, их догнать, и вдруг остановился: из сада вышла женщина.

— Жуана! — крикнула она. — Сейчас же домой!

Собака медленно вернулась к нему. Женщина проводила ее взглядом, затем человек почувствовал ее пристальный взгляд на себе.

— Идем домой, слышишь! — сказал он.

Будь он ворчлив, он бы прибавил: «Кончила дурачиться? Разве можно играть с людьми, которые живут в такой вилле!» Но он был доброго нрава, да и пора уже было собираться.

Когда на следующее утро он пришел на свою дорогу, он даже выругался от удивления: вчерашняя куча щебня была куда меньше, чем те, что он наколол в предыдущие дни. Черт возьми! Да, вчера он пролодырничал!