Вечером Дюге позвал Саразета в сарай.

— Раз уж приходили полицаи, ничего хорошего не жди. Думаю, благоразумней будет смыться.

— Спешить некуда. Не жалую я этих бездельников. Но в случае чего — они меня предупредят…

— Нет уж, — настаивал Дюге, — не к чему здесь больше задерживаться. Проку от меня тут никакого. Как подумаю, что товарищи мои сейчас сражаются, кусок поперек горла становится… Уж не хочешь ли ты, чтобы я торчал тут, на ферме, до конца войны, словно трусливый заяц, забившийся в свою нору?

— Вот уж нет! К тому же ферму я продаю. Но у тебя — ни денег, ни документов…

— Документы? Могло же случиться, что я их потерял. Да их и не спросят у бродяги…

Это не убедило Саразета. Бережно, не спеша, он порылся в бумажнике, вынул из него пачку ассигнаций и сунул их Дюге.

— Держи! Пусть хоть деньги у тебя будут. — Потом махнул рукою: — Твоя правда: долго ждать — все потерять. Раз уж взбрело в голову, отправляйся. Завтра поутру набью хорошенько ягдташ, и ты погонишь скотину в Борды. К вечеру будешь уже далече. Ни пуха ни пера, дружище, пришла твоя пора. Побольше бы таких вот ребят, как ты…

Они горячо пожали друг другу руки.

Раздеваясь у себя в комнате, Саразет взглянул на шкаф, где лежал мундир. «А все-таки, — подумал он, — пожалуй, самое время запрятать его в какое ни на есть другое место…»

Среди лысых холмов, в густом облаке пыли мчались два бронетранспортера. Эти приземистые, продолговатые машины с прорезями бойниц в стальных стенках вели невидимые, укрытые броней водители. В кузове, уронив голову на руки, держащие винтовку, дремали, невзирая на тряску, обвешенные патронами солдаты в касках. Другие стояли, вцепившись в борта, и вглядывались в однообразную картину холмистой гряды.

На одном из поворотов офицер, сидевший рядом с водителем, указал ему на что-то, увиденное сквозь смотровую щель: там, в стороне, под присмотром пастуха, паслись овцы.

Поравнявшись со стадом, офицер крикнул:

— Halt!

Он перешел из кабины в кузов, отстранил солдат и, сложив ладони рупором, крикнул пастуху, чтобы тот подошел.

Пастух, казалось, не понял, к кому обращен этот суровый окрик. Согбенный, в старой солдатской шинели, наброшенной на плечи, он опирался на посох и с глуповатым видом продолжал стоять посреди стада, а его черная овчарка злобно рычала, оскалив клыки.

— По-французски понимаешь? — рявкнул офицер.

Пастух наконец отважился и подошел, волоча ногу.

— Чего надобно?

Немец увидел лишь надвинутый на глаза картуз, жесткую, небритую щетину, грязные до черноты ладони, ворох выгоревших заплатанных лохмотьев.

— Это дорога на Фужоль? — спросил офицер.

— Ну как же… прямиком туда…

— А здесь… как место называется?

— Мазели.

Офицер развернул карту, а пастух тем временем давал туманные пояснения:

— Ну, да… тут — это того… Мазели… А ферма — это там, сзади…

Он показал на холм.

— Тут… эта не Фужоль… тут — Мазели.

Офицер пожал плечами.

— Ну и тупые же скоты эти французские крестьяне! Я спрашиваю тебя, где Фужоль… Далеко отсюда? Тут и дороги-то не видно…

Словоохотливый пастух кричал во все горло и, сопровождая свои пояснения странными ужимками, словно затем, чтобы лучше быть понятым, называл дорожные приметы: какую-то стену, какой-то провал, какую-то развалившуюся лачугу.

— Ну, да… Оно далече… Пешему — более часа… А тут — это не то, тут — это Мазели…

Тыча куда-то посохом, брызжа слюной, весь дергаясь, пастух глупо похохатывал.

— Сколько километров? — спросил немец.

Опустив голову, пастух сосчитал на пальцах и, вскинув руку, растопырив пятерню, заорал, указывая вдаль.

— Пять… Добрых пять будет. Вон туды… все прямиком…

Офицер выругался, и бронетранспортеры укатили.

Согнувшись, опираясь на дубину, пастух провожал их взглядом. Стоило им скрыться из вида, он выпрямился, глаза его засверкали, он вытер слюнявый рот, натянул шинель и твердым шагом устремился в безлюдные просторы, открывавшиеся перед ним. Пес бежал рядом. Пастух приласкал овчарку и прогнал ее обратно к стаду.

— На место!.. Пошел!.. Ну, пошел!..

Пес сделал пол-оборота, поплелся к овцам и сел, повернув морду к хозяину. Вскоре человек превратился в едва приметную точку, и неоглядные дали поглотили его.

Завидев Фужоль, оба бронетранспортера остановились. Окруженный подчиненными, офицер вышел, осмотрел местность и отдал приказ. Один из бронетранспортеров врезался в огород, давя свеклу, капусту и салат, обогнул строения и поднялся на холм, откуда хорошо видна была ферма. Вторая машина с торчавшим над кабиной водителя стволом пулемета, похожим на длинный и тощий палец, указующий на двор фермы, подъехала к воротам.

Собаки залаяли, держась на почтительном расстоянии. В диком смятении заметались куры, утки и гуси. Вышел офицер, за ним остальные: унтера, вооруженные автоматами, солдаты с винтовками, гранатами, пистолетами.

Они прошли через двор и направились к стоявшему в глубине приземистому прямоугольному зданию с толстыми крепостными стенами, в которых — на уровне первого этажа — было несколько окон. На крыльце, куда вели цементные ступени, толпились Саразет с семьей и батраки.

Офицер быстро вбежал на крыльцо.

— Все в дом! — скомандовал он.

Крестьяне, подталкиваемые солдатами, подчинились и растерянно сгрудились посреди большой комнаты.

Немец положил портфель и револьвер на стол. Упираясь коленом в скамью, он порылся в папках и, сдвинув на затылок каску, спросил:

— Кто хозяин?

— Я, — ответил Саразет.

— Ты?.. А этот?

Он показал на Самюэля. Тот пробормотал что-то невнятное. Отец без запинки ответил за него:

— Мой сын.

— Хорошо… А эти?

— Эти-то? Батраки.

Офицер полистал бумаги. Не подымая головы, он спросил:

— Сколько?

Поколебавшись и взглянув на жену, Саразет ответил:

— Четверо.

— Четверо? Тут сказано — двое.

Саразет не смутился.

— Два пастуха. Старик пасет ягнят. Позвать?

Сверля его взглядом, немец утвердительно кивнул.

Выйдя на крыльцо, Саразет окликнул старика. Тот вошел, держа картуз в руках.

— А четвертый?

— Сторожит овец.

— Где?

— На Мазелях. Вы, должно, его повстречали…

Офицер, наступая с револьвером в руках, ухватил Саразета за отворот его куртки и приставил дуло ко лбу.

— Отвечай сейчас же: где летчик? Где его прячешь?

Побледнев, Саразет пролепетал:

— Летчик… летчик… Какой еще вам летчик?

— Отвечай, не то убью! — вопил офицер, встряхивая его.

Саразет собрался с духом:

— Нету тут никакого летчика на ферме. Обыщите дом, увидите, я правду говорю.

— Хорошо… Открыть все помещения. Все обыскать. Всем оставаться здесь. Лицом к стене!

Солдаты уселись на скамье с автоматами в руках, остальные приступили к обыску.

— Веди нас в свою комнату, — приказал офицер.

Едва успев войти, солдаты опустошили шкаф, выпотрошили матрацы, расшвыряли все по комнате. Сара-зет глядел на них в оцепенении. Вдруг один из унтеров, взобравшись на стул, обнаружил на шкафу большой сверток, встряхнул его и бросил к ногам офицера.

Одежда Дюге!

Саразет оперся о стол.

Офицер развернул комбинезон. Побагровев от ярости, он завопил:

— Лгун! Скотина! Никакого летчика… А это что?

Выворачивая карманы мундира, он извлекал документы, карты, пропуска с наклеенными фотографиями.

У Саразета подкашивались ноги, он пытался оправдаться:

— Сноха нашла это намедни… На плато… Я хотел сдать в полицию…

Немец расхохотался.

— А, ты хотел сдать в полицию… Бандит… террорист… Так почему ты не сделал этого вчера, когда полиция к тебе приходила?

Солдаты набросились на Саразета и вытолкнули его в большую комнату. Офицер, подойдя вплотную к батракам, протянул им фотографию Дюге.

— Кто это? Знаете его?

Парнишки, дрожа, ответили в один голос: