— Как был слизняком, таким и останешься!

От этих слов ему полегчало, и он снова обрел прежнюю моральную форму. Неужто сдрейфил?.. В прежнее время это словечко резануло бы его, словно воровской жаргон. Но сейчас, после года тюремного опыта и тамошних разговорчиков, он уже не мыслил прежними моральными категориями, тем более что мораль сейчас безнадежно отставала от реальной жизни: дрейфит тот, кто не умеет вовремя урвать или во-время сжулить.

Его внезапно охватила ярость, сродни той, что год назад привела его в тюрьму. Он решительно встал со стула и ворвался в соседнюю комнату, к секретарше.

Мадемуазель Нина как раз мечтала о любовных приключениях и о тех неслыханных успехах, каких она добьется в жизни в силу своей принадлежности к слабому полу. Растопырив пальчики, чтобы не смазать свежий лак, она разглядывала свои тонкие руки, созданные для бриллиантов, причем, не меньше, чем в пять каратов, а уж никак не для стучания по клавишам машинки. Она ждала, чтобы судьба послала ей богатого содержателя, который не только бы давал ей ежемесячно крупную сумму на булавки, но и, как на крыльях, перенес бы ее в высшие сферы, где царит подлинная элегантность. Конечно, она не отказалась бы и от брака, но пока еще не видела возможности подыскать себе подходящего партнера, — разумеется, в финансовом смысле, — не пройдя предварительно через стадию содержательства. Был у нее любовник, милый, ласковый мальчик, но, увы, вечно сидит без гроша. Как только она вступит на самую первую ступень столь чаемого успеха, она тут же его прогонит. Оставалось только ждать счастливого случая.

Голос Ж.-М. Дюбуа грубо прервал ее мечтания.

— Послушайте, красотка, вы, видимо, совсем ума решились? Разложили на виду этакую уймищу деньжищ и заперли меня с ними в кабинете. Вы разве не знаете, что я из тюряги?

— Такие, как вы, у нас часто бывают, — пояснила мадемуазель Нина. — Дружки шефа. А вы с ним тоже там познакомились?

Тут только она спохватилась, с чего начался их разговор.

— Ах, господи боже, я и забыла, что мсье Жозеф притащил эти деньги. Наши комиссионные за партию одеял для Восточного фронта. По-моему, он сказал, сколько там: не то двадцать один, не то двадцать три миллиона. Вы не пересчитывали?

— Ну и дьявольщина! — озлился Ж.-М. Дюбуа. — Значит, вам начхать — два миллиона больше, два миллиона меньше!

— Мне по телефону звонили. Я и забыла посчитать деньги… Их здесь проходит столько, что и внимания на них как-то не обращаешь.

— Стало быть, — спросил Ж.-М. Дюбуа, — я мог бы преспокойно стырить миллиончика два, и будь здоров?

— Ну-у, знаете, — с улыбкой протянула мадемуазель Нина, но по ее спокойному взгляду он понял, что она считает его мало пригодным для такой операции.

— И никто бы не знал, что это я. А вдруг — вы?

— Стану я мараться из-за каких-то несчастных двух миллионов, — спокойно возразила мадемуазель Нина. — Вы подумали о том, как сейчас трудно жить, как трудно устроиться на работу? Пускай мне эти миллионы на блюдечке принесут. А как по-вашему, принесут?

— Да уж кривобокой вас, безусловно, не назовешь, — сказал Ж.-М. Дюбуа. — Девица что надо, первый сорт. Да есть еще в вас что-то эдакое хищное, властное, что ли, такое. А вашими зубками только бриллианты крошить, да еще жемчуга в придачу.

— Мужчины, — сентенциозно заметила мадемуазель Нина, — любят дорогих женщин, с изюминкой.

— Ну и дела, — сказал Ж.-М. Дюбуа. — Для вашего возраста вы здорово изучили жизнь. С таким железным сердечком, да еще под такими маленькими, не залапанными титечками — ох, и далеко же можно пойти. Сколько еще вы их увидите у ваших ног, этих толстяков с миллионами! Послушайте-ка, а ведь вы могли бы и шпионажем заняться, по нынешним временам и на этом ремесле тоже можно деньгу зашибать.

— Да ну вас, с вашим шпионажем, — поморщилась мадемуазель Нина, — вот уж грязное занятие. И притом еще спать со всеми нужно. Я предпочитаю спать без шпионажа. Ведь это тоже не пустяшная работа. Женщина, которая спит для того, чтобы спать, при всех обстоятельствах вправе высоко держать голову.

— Ладно, — согласился Ж.-М. Дюбуа. — Выходит, вы все уже обмозговали. На добровольных началах, извините за выражение! А если у вас при этом еще и соответствующий темперамент… В этой лавочке у вас хоть хорошее положение?

— Неплохое, — ответила мадемуазель Нина. — К шефу можно попасть только через меня. Посудите сами! У нас тут самый разворот: кожа, масло, сигареты, кофе, сахар, бензин, сгущенное молоко, ткани, покрышки… И все это вагонами, тоннами, тысячами. А по мелочам извольте обращаться к спекулянтам. Дешевка — это не наше амплуа. Наша сила в том, что все здесь из первых рук. Вы, очевидно, думаете — продал товар, и на тебе сразу миллионы. Хочешь не хочешь, а надо подмазать одного, второго, десятого… К нам столько всяких присосалось — и самых крупных, и разной мелюзги.

Тут Ж.-М. Дюбуа спросил, еле переводя от волнения дух:

— А как вы считаете, мне у вас хоть малость отломится?

— Почему бы и нет? — ответила мадемуазель Нин а. — К нам еще не такие приходили. Вы за черный рынок в тюрьму попали?

— Нет, — отрезал Ж.-М. Дюбуа.

— Партизан? Коммунист? Еврей? Рекомендация незавидная.

— Я попал в тюрьму, потому что я человек чести.

— Какой еще чести? Ладно, можете сколько угодно кичиться тем, что вы, мол, такой оригинал. Только послушайтесь моего совета: об этом лучше молчите.

Вам деньги на пропитание нужны?

— А то нет!.. — вздохнул Ж.-М. Дюбуа. — Супружница и парочка малолеток, поди-ка их накорми.

— Предупреждаю вас, шеф желает, чтоб среди его персонала были сидевшие только по серьезным мотивам. Придется вам перестроиться.

— И я того же мнения! — согласился Ж.-М. Дюбуа. — Главное, чтоб платили.

— В этом отношении можете быть спокойны. Ни в чем недостатка испытывать не будете. И отсидка в тюрьме тоже оплачивается. Шеф своих людей в беде не бросает.

— Значит, придется снова в тюрягу идти? — поинтересовался Ж.-М. Дюбуа.

— Возможно. Когда зарабатываешь сотни и тысячи, все может случиться. Но не обязательно. Вопрос удачи и аппетита. При нашем размахе шеф просто не в состоянии улаживать все истории. Конечно, полиция у нас из рук ест, но ведь существуют еще не прирученные. Но не волнуйтесь, в конце концов их тоже прижмут. Доносят на них в гестапо и в Виши. Их тоже сажают. Если не сумеешь внушить к себе уважение, лучше не браться за дело.

Как раз тут появился сам мсье Проспер. Ж.-М. Дюбуа видел его только в облике арестанта. И вдруг очутился лицом к лицу с роскошным, скупым на жесты господином, из тех, что производят впечатление огромной общественной силы. Никогда еще Ж.-М. Дюбуа не знался с сильными мира сего. Он сразу смекнул, что перед ним представитель именно этой категории воротил, и — обомлел. Мсье Проспер к нему обратился ласково и без ложного стыда намекнул на некое учреждение, где они свели знакомство.

— Рад вас видеть, Дюбуа. Ну, как сиделось? Как там наши друзья? Давайте пройдем сюда.

Он ввел гостя в соседний кабинет, поменьше первого. На столе — с десяток телефонных аппаратов и груды образчиков.

— Да, кстати, — проговорил он, — напомните-ка мне, кем вы работали до посадки?

— Работал агентом по продаже ваксы.

— Полагаю, дела шли не слишком блестяще?

— Да уж куда там, — вздохнул Ж.-М. Дюбуа. — Когда была вакса, продажа из-за конкурентов не шла. А когда спрос на ваксу повысился, вакса пропала. Но я насобачился на разных эрзацах и побочных продуктах; эрзац-горчица, эрзац-перец, эрзац-мыло, эрзац-конфеты. С грехом пополам дело шло. Только приходилось накручивать километры и километры и не кемарить за рулем.

— Мелкие делишки, а? — спросил мсье Проспер.

— Да, — признался Ж.-М. Дюбуа. — Я ведь не шибко образован. А поди обмани хозяев!

Мсье Проспер налил два стакана портвейна. Протянул портсигар, указал пальцем на зажигалку.

— Ну как, Дюбуа, одумались?

— Еще бы не одуматься, — ответил Ж.-М. Дюбуа.