Стемнело в поле боевом,
Лежит израненный Натаров,
И Диев жадно дышит ртом,
И шепчет он с последним жаром:
«Брат, помираем… вспомнят нас
Когда-нибудь… Поведай нашим,
Коль будешь жив…»
И звук погас,
Как гаснет искра среди пашен.
И умер Диев в поле том,
В родном, широком, белоснежном,
Где под ночной земли пластом
Зерно сияло блеском нежным.
Колосья летом зазвенят —
Полей колхозная отрада.
Спи, Диев! Все солдаты спят,
Когда исполнили, что надо.
Уж вьюга поле бороздит,
Как будто ей в просторе тесно.
Лежит Натаров, он не спит
И всё же видит сон чудесный:
Как будто с вьюгой он летит.
И голосов полна та вьюга —
То политрук с ним говорит,
То слышит Даниила-друга.
А вьюга кружит по стране,
По городам, по селам вьется,
И, как бывает лишь во сне,
Он слышит голос полководца:
«Натаров, доблестный стрелок,
Сейчас лежишь ты, холодея,
Но ты сражался так, как мог
Сражаться истинный гвардеец!..»
И плачет радостно Иван
И снова с вьюгой дальше мчится.
Он видит яркий Казахстан,
Хребты, и степи, и станицы.
Он слышит песню, молвит он:
«Полна та песня славы гула,
О ком она?» Он поражен:
О нем поют уста Джамбула.
Поют о двадцати восьми,
Поют о доблести и долге,
И песнь живет между людьми
Над Сырдарьей, Курой, над Волгой.
Он входит в Красную Москву.
Еще не смог он удивиться —
Как сон исчез, и наяву
Над ним видны родные лица,
Красноармейских шапок ряд,
Бойцы с ним тихо говорят
И перевязывают раны…
А дальше: вьюги новый плен,
Но эта вьюга белых стен,
Простынь, халатов лазаретных.
И шепчет он рассказ заветный
О всех товарищах своих,
О жизни их, о смерти их,
О силе грозной их ударов…
Сказал — задумался, затих…
Так умер наш Иван Натаров!
Та ночь была осады ночь глухая,
Простор во тьму зарыт.
И только в Смольном свет, не потухая,
Горел всю ночь, за маскировкой скрыт.
Холодные, пустые коридоры,
Да часовых шаги,
Да карт штабных неторопливый шорох,
А за стеной — тяжелый свист пурги.
Последние часы перед рассветом,
Когда усталость ломит синь висков,
Когда под лампы беспощадным светом
Чернеют жестко строки рапорто́в,
Где смерть глядит из цифр, встающих круто,
Пожаров дым восходит к небесам,
И хочется тогда хоть на минуту
Закрыть глаза, чтоб отдохнуть глазам.
Но только он закрыл глаза, как ожил
Весь Ленинград и весь прошел пред ним,
На музыку ночной пурги положен,
Окрашен глухо заревом ночным.
Шли улицы с разбитыми домами,
В сугробах до второго этажа,
Тень баррикад и поседевший камень
Ограды, где пробоина свежа.
Шли площади, друг друга обгоняя,
Заводы шли в своем бою ночном,
Где, мертвого товарища сменяя,
Вставал рабочий в цехе ледяном.
Кровь на снегу… Людей суровых лица,
Работающих в страшной тишине,
Людей, чье сердце не устало биться,
Хоть бьется уж с бессмертьем наравне;
Шоферов небывалой в мире трассы,
Подводников, ломавших мин капкан,
Советского немыслимого аса,
Что сквозь пургу шел ночью на таран,
И снайпера, что там, в окопной стуже,
Без промаха стрелял в сто первый раз,
Что получил почетное оружье
И только с жизнью он его отдаст.
И в Смольном люди безо дня и ночи
Ведут работу сутки напролет…
Пурга, хрипя, не нам конец пророчит —
Она врагу о гибели орет.
Какое имя силе небывалой,
Что перед ней бессилен этот ад
И голода, и стужи, и металла,
Летящего сейчас на Ленинград?
С той осени, когда земля замкнулась
Кольцом огня, чтоб город задушить,
Когда душа под силой бед согнулась
И распрямилась, гибель сокрушив,—
Все знали — он одной лишь клятвой дышит:
Враг не пройдет — обуглится в огне,
Партийной чести нет на свете выше
И воли большевистской нет сильней.
Таких ночей пройдет еще немало,
От них седеет волос на висках…
…Он ехал поздно. Темная стояла
Громада в ночи ледяных тисках.
Над площадью пред ним неизмеримый
Тот Зимний, тот, который в Октябре…
И он не мог проехать просто мимо,
И вышел из машины…
В серебре
Темнел дворец, что возвышался датой,
С которой человечество ведет
Свой новый счет, — в нем Ленинград вожатый,
Шел нашей эры двадцать пятый год.
И в памяти над площадью морозной
Слова блистали, кровью сердца вспенены:
«Пусть осенит вас победоносное
Знамя великого Ленина!»
…Вновь Смольный был тем кораблем, который
Как флагман вел эскадру за собой,
И Жданов шел по гулким коридорам,
Хранившим чуткий фронтовой покой.
Еще по снегу крались ночи тени,
Едва дымилась зимняя заря,
И он вошел в ту комнату, где Ленин
Жил в первый год священный Октября.
Здесь всё дышало строгой, мудрой силой,
И даль времен в ночной вернулась мгле,
Как будто только приняла Россия
Декреты те о мире и земле.
И ходоки с Урала, из Сибири,
Закончивши беседу с Ильичем,
Его слова в свои родные шири
Несли в сердцах, где сила бьет ключом,
И, увозя с собой заданий груду
И выслушавши ленинский наказ,
Как будто бы лишь час назад отсюда
Уехал Киров к горцам на Кавказ.
И, возвышаясь над горами тягот
Тех первых дней, тяжелых, как гранит,
Словами, что в основу жизни лягут,
Об Октябре сам Ленин говорит.
И ловят жадно — речь огнем ложится —
Его слова, движение руки
Красногвардейцы с пулковских позиций,
Путиловцы, солдаты, моряки.
Неутомимый, щедрый, добрый гений
Судьбу вселенной здесь определил,
Как верил он — стратег победы Ленин —
В непобедимость большевистских сил.
Отсюда всей земли ему просторы
Открыты были — горному орлу,
И видел он проникновенным взором
Сквозь всей борьбы пороховую мглу.
И, партией бессмертною хранимы,
Прошли народы долгий, грозный путь,
Сквозь беды все, сквозь всех сражений дымы,
Чтоб коммунизма знамя развернуть.
А сколько раз в конце бессонной ночи
Он здесь стоял и думал у окна,
Как Петроград подымется рабочий,
Могучая подымется страна,
Он говорил тогда о петроградцах:
«Всех больше они тяготы несут,
И всюду там, где нужно снова драться,
Не унывают, в битвах не сдают.
И, закаленные, находят снова силы,
Они у нас передовой отряд
И превосходный…»
Так оно и было,
Так рос, и креп, и вырос Ленинград!
И если трудно нынче ленинградцам,
Не легче было в Петрограде том
Ломать врага, без устали сражаться
Под знаменем, взметенным Октябрем.
…Оконные раздвинуты портьеры,
Восходит солнце. В комнате светло,
А над Невой струится сумрак серый,
В алмазах льда замерзшее стекло.
И Смольный снова поднимает стены
Навстречу бою, как и тот завод,
Где кончены уже ночные смены
И новый танк выходит из ворот.
И Жданов видел в этот час рассвета,
Как Ладогой идут грузовики,
Водители, как в шубу, в лед одеты,
Им от руля не оторвать руки,
Как, всплесками мотора полыхая,
Летит корабль — передний край бомбить,
Как девочка строгает, задыхаясь,
Лучину, чтобы печку растопить,
Как тот солдат, кому вручал оружье,
Нажал на спуск в сугробе ледяном —
И сто второй лежит в кровавой луже,
Упав на снег с растерянным лицом,
Как пушкари, орудия громаду
Нацелив, дот разносят на куски,
Как новый день высокий Ленинграда,
Геройский день творят большевики.
Так просыпался новый день сраженья,
Так просыпалась новая заря,
Отметив сердца тайное движенье,
Вставал день двадцать первый января…
Всей правдой большевистскою владея,
Мы в прах сотрем любой вторженье тьмы,
На свете нет и не было сильнее
Вот этой правды. Ею жили мы!
1949
