4 На русском поле снежном, чистом Плечо к плечу в смертельный миг Встал комсомолец с коммунистом И непартийный большевик. Гвардейцы! Братьев двадцать восемь! И с ними вместе верный друг, С гранатой руку он заносит — Клочков Василий, политрук. Он был в бою — в своей стихии… Нам — старший брат, врагу — гроза. «Он дие, дие, вечно дие», — Боец-украинец сказал, Что значит: вечно он в работе. В том слове правда горяча, Он Диевым не только в роте — В полку стал зваться в добрый час. И вот сейчас Василий Диев С бойцами примет смертный бой. Он с ними вместе, впереди их Перед грохочущей судьбой. «Ну что тут, танков два десятка, На брата меньше, чем один»,— Он говорил не для порядка, Он видел подвиг впереди. Хвала и честь политрукам, Ведущим армию к победе, В бою, в походе и в беседе Сердца бойцов открыты вам. Пускай цитаты на уме, Но правда, правда в самом главном — В живом примере, а пример, Живой пример — сей бой неравный! 5 Тяжелой башни поворот — И танк по снегу без дороги, Как разъяренный бык, идет, Тупой, железный, однорогий. Не побледнел пред ним боец — Лишь на висках набухли жилки, И — однорогому конец: С горючим падают бутылки. Прозрачным пламенем одет, Как бык с разрубленною шеей, Он издыхает, черный бред, Пред неприступною траншеей. На бронебойных пуль удар — Удары пушек, дым и стоны, Бутылок звон. И вновь пожар, И грохот танков ослепленных, И танки на дыбы встают И с хрипом кружатся на месте — Они от смерти не уйдут, Они закляты клятвой мести. Смотри, родная сторона, Как бьются братьев двадцать восемь! Смерть удивленно их уносит: Таких не видела она. И стих обуглится простой От раскаленной этой мощи, Пред этой простотой святой, Что всяких сложных истин проще. И слабость моего стиха Не передаст того, что было. Но как бы песня ни глуха — Она великому служила! Часы идут. В крови снега. Гвардеец видит, умирая, Недвижный, мертвый танк врага И новый танк, что стал, пылая. Нет Добробабина уже, Убит Трофимов и Касаев,— Но бой кипит на рубеже, Гвардейский пыл не угасает. Упал Шемякин и Емцов, И видит, падая, Петренко: Среди железных мертвецов Дымятся новых танков стенки. Снарядный грохот стон глушит, И дым течет в снегах рекою — Уже четырнадцать машин Гвардейской сломаны рукою. И страшный новый гул один, Не схожий с гулом бьющей стали, Со снежных стелется равнин, Идет из самой дальней дали. И тихий голос в нем звучит: «Кто, как они, не может биться — Пусть тоже подвиги вершит, Которым можно подивиться». Героя миги сочтены, Но в сердце входит гул огромный: То руки верные страны В забоях рушат уголь скромный, То гул неисчислимых стад, То гул путины небывалой, То стали льется водопад В искусной кузнице Урала; Станиц казахских трактора Идут в поля с веселым гулом, Гудит высокая гора Трубой заводской над аулом. И слился мирный гул работ С непревзойденным гулом боя, Как перекличка двух высот, Перепоясанных грозою. 6 Глядит Клочков: конец когда же? И видит в дымном полусне, Как новых тридцать танков тяжко Идут, размалывая снег. И Бондаренко, что когда-то Клочкова Диевым назвал, Сказал ему сейчас, как брату, Смотря в усталые глаза: «Дай обниму тебя я, Диев! Одной рукой могу обнять, Другую пулей враг отметил». И политрук ему ответил, Сказал он: «Велика Россия, А некуда нам отступать, Там, позади, Москва!..» В окопе Все обнялись, как с братом брат,— В окопе снег, и кровь, и копоть, Соломы тлеющей накат. Шли тридцать танков, полны злобы, И видел новый низколобый Сожженных танков мертвый ряд. Он стал считать — со счета сбился, Он видел: этот ряд разбился О сталь невидимых преград. Тут нет ни надолб, ни ежей, Ни рвов, ни мин, ни пушек метких, И он в своей железной клетке Не видел одного — людей! Спеша в Москву на пир богатый, Навел он пушку, дал он газ, — И вновь гвардейские гранаты Порвали гусеницу враз. И видит немец низколобый: Встают из снега, как из гроба, Бойцы в дыму, в крови, в грязи, Глаза блистают, руки сжаты, Как будто бы на каждом латы Из сплава чудного горят. Летят последние гранаты, Огонь бутылочный скользит. Уже вечерняя заря Румянцем слабым поле метит, И в тихом сумеречном свете — Достойно так же, как и жил, — Кужебергенов Даниил, Гранат последнее сцепленье Последним взрывом разрядив, Идет на танк, дыша презреньем, Скрестивши руки на груди, Как будто хочет грузчик грозный Схватить быка за черный рог. С ним вместе гаснет день морозный, Склонясь у ночи на порог. …Нет Бондаренко, а Натаров Лежит в крови, упал Клочков… Пока всё поле в сизом дыме, Раскрой страницы книги старой И гвардию большевиков Сравни с гвардейцами иными. Увидишь синие каре Наполеоновской пехоты, Где офицеры в серебре, В медвежьих шапках гибнут роты. Ваграм с убийственным огнем, И Лейпциг — день железной лавы, И Ватерлоо в резне кровавой,— Вам не сравниться с этим днем Гвардейской русской нашей славы! Переверни еще листы — Увидишь Торрес-Ведрас ты, Красномундирные колонны И с пиренейской высоты Солдат бывалых Веллингтона. Нет, нет, они дрались не так — Чтоб до последнего, чтоб каждый С неотвратимой силой жаждал Врага в могилу взять с собой, Чтоб смерть играла им отбой! Ни Гинденбурга гренадер В болотной Фландрии воде, Ни люди Марны и Вердена,— Гвардейцы всех времен вселенной, Вы не сравнитесь никогда С советским богатырским парнем! И нашей гвардии звезда Всех ваших гвардий лучезарней. Ну где у вас такой окоп? И где такие двадцать восемь? Здесь танк, уткнувшийся в сугроб, У мертвецов пощады просит! |
