II. «Но, одеяло расстелив…» Но, одеяло расстелив С затасканным концом, Я смею на старом отрыве земли Лежать к тебе лицом. Вот я в горло времени дую, Сабель горят чеканы, Трясут твою руку, руку седую, Днепровских папах атаманы. Летает пламень на курень, От качки страны рушатся, Как груши в сломанный плетень, Под свистами свинца, И сыну статному не лень Переиграть игру отца. Склони рога, о берегах Забота новая строга, Стучит московская нога Теперь о берега. Как в годы год, как в волны лот, Как сталь между углей, Гудел ямбический полет На пушкинской земле. Среди колодников, колод, Усмешкой распечатанных, Среди колодцев и полей, Неравных и заплатанных, Быть надоело одному, — Он поднял кольца побережий, Грозы и скуки на краю, Пустил гулять отвагу, Ударил в связанную тьму, В Россию перезвоном свежим Громадных песен — про твою Про зеленеющую влагу. III. «Через дебри, года, оды…» Через дебри, года, оды, Из домов, где камень затих, Из лесов, где зеленая одурь, — Я расстелил одеяло на отдых У звучных честно ног твоих. Дымом трубки я буду петь — Дыши и вздымайся гуще — Тебя, цветущее, как медь, Как слово, в ночь бегущее. Проникнись табака Революционным дымом, Он безбандеролен, как и рука, Как ты — неукротим он. Буря жиреет на якоре. Чем пахнет твой горизонт? Вчера еще маяк горел, Сегодня слеп и он. Чайка причаливает, ждет На теплых плечах громад, К седым чанам в садах идет, Восходит виноград. Лодка ступает на лотки, Шипя по ракушек резьбе,— Ворот ворчит повороту руки, Ворот выносит корму на себе. Колебля загар усов, Мачты шатают тени, Республика ищет парусов Для тысячи направлений. Покатый, короткий узел, Упорство игры изучив, Мыс возится с морем, он сузил Размытые солью зрачки. Светлеет вдруг, подняв из пены Лицо свое береговое, Без времени, без перемены, Но берегись: оно — другое! 1923 Суджук-Кале 6. ПЕРЕХОД В НОЧЬ Закат согнул свой желтый стан, Снимая с веток птичью речь, Чтоб в смуглоту упала та, В прохладу смуглых плеч. Он мачты застеклял в порту И выдувал из волн огни — Не ты ли властвовала тут С ним вместе и над ним? С любезностью всех негордых У сада, у бревен сарая Ты тени сгоняла на отдых, Шагами тишь проверяя. Постелена козам солома, И куры в курятне отменной. У нас ни постели, ни дома — Ничего, кроме старой вселенной. Ничего, кроме радости зрячей, Так о ней одной говори. Волна, бездомная рыбачка, Волочит звезды-козыри. Зеленые, желтые — пачками — Всплывают, тонут, и опять Ты можешь, платья не запачкав, Их с камня подобрать. Светляк, приплывшая звезда, Дождь капель радуг рябей — Они идут твоим сандальям, Как эта ночь тебе. Возьмем живущего дары: Что, если все богатые Нам в руки козыри сданы Ночами, вихрями, закатами? И мы обречены играть, Тасуя жизнь без берегов, А им заимствовать пора От наших песен и шагов — Еще играть, еще южней Сияньем шеи, губ, как пеной Волн, бесхитростных на дне И наверху таких надменных. 1923 Новороссийск 114–116. ВОСПОМИНАНИЯ 1. ОСЕНЬ В ЛАТВИИ 1917 ГОДА Костры — лугам, костры как дар От пламени огней, Душа дорог больших горда, Когда любезны с ней. Входила осень не простая В каштанов шум и медь — От синих кленов до куста, Забывшего сгореть. Мы с нею шли в огне ракит, Цвели, как лист цветет, — Был ветер теплый вдоль реки Вдруг над водой простерт. С каких имен, с каких умов На память списан путь? Тенистый Венден, брат холмов, Просил нас отдохнуть. Он — мельник — нам вино разлил, Мы пили, я сказал: «Мы пьем не за твои кули, Не за твои глаза. За тех, что звездами пройдут От сердца до виска, За красный клен, за юный дуб, За свежесть — наш стакан». За пылью пали звон и лай, С листвой смешало дом, Махала осень у седла Погожим рукавом. А там, где, выбежав из нор, Сам ветер путь учил,— Вечерний Венден строил ночь И путал кирпичи. 1923 |
