3. СОРОК СЕМЬ В феврале 1934 года сорок семь шуцбундовцев после боев в Вене совершили героический поход, пройдя с боями путь от Вены до Чехословакии. 1 Еще в ушах звенело, словно шлемы Бил непрерывный, небывалый град, И каждому казалось: онемел он, Идет и мыслит просто наугад. В них продолжали улицы толпиться, Дробиться стекла, падать фонари, Небесный свет на шлемы и на лица Сочувственно кидали пустыри. Смеялись дети где-то, ворковали; Еще пылала память, как дома, — В глазах темнели схватки между зарев, Вдруг всё исчезло: высилась зима. Она была грустна, широкоплеча, Полз, как червяк, пред нею поезд, мал, И говорила на таком наречье, Которого никто не понимал. Под белым солнцем плоским побратимы Себя нашли перед полей чредой, Как мысли ход, ничем не отвратимый, Шел лыжный след, подернутый слюдой. 2 Ни домов, ни людей, ни авто, Только воздух зеленый и синий, Никогда б не подумал никто, Что в Европе зима, как в пустыне. Как в пустыне, и жажда встает, А колодцы — запретная зона, Каблуком расколачивай лед И соси его — сахар зеленый. Под рукою и компаса нет, Нет и карты какой завалящей, Заходящему солнцу в ответ Зажигай своей воли образчик. А появится вражьих машин На дороге служебная стая, Бей чуть выше хеймверовских шин, Не волнуйся, в атаку врастая. Не последняя это зима, Потерпи — и побудь человеком, Ты увидишь: улыбка сама Заиграет над мертвенным снегом. 3 Они идут — растаял город, — Как будто век идут, Как будто к векам липнет порох И двигать веки — труд. Какая воля ноги носит, Дымится джунглей муть, И кто врага с пути отбросит — Выигрывает путь. Всё джунгли тягостней и шире, То злая широта, Не много значат в этом мире Покой и доброта. Одну винтовку держат крепко, Сжимают на ходу, Одна есть в памяти зацепка, Европой ли идут? Иль больше нет земли подобной, А всё, что в мире есть, — Пустыня, шум лесов подробный, Простор — смертельный весь. Иль это сон, который снится Им про самих себя, И стоит крикнуть — сон затмится, Виденья погребя. Или действительно измена Смела весь вольный свет И никакой знакомой Вены На свете больше нет? И каждый знает, он отстанет — И хлопнет черный кнут, Он только трупом наземь грянет, И труп штыком толкнут. Лощина, мгла — канал за нею Дорогу преградил, Никто не смел сказать, бледнея: «Товарищ, погоди!» И сердце холодом дышало, Как кровью — в той воде, Упало солнце у канала От страха за людей. 4 О братство стремящихся, наперекор Ты шло без огней, без дороги — Прожектора вражьего падал топор, Но вырубить смог он немногих. Трещали мундиры под коркою льда, Как колокол, сердце гудело, Как будто не мясо, как будто руда Рабочие кости одела. Плелись они, падали, шли, бормоча, Но всю красоту человечью На острых они выносили плечах, О том и не ведали плечи. И не было в мире зимы никакой, И не было в мире пустыни, Предутренний падал на лица покой, Какого не знали доныне. 1935 4. ГОРЫ ЗА ИНСБРУКОМ За какую заслугу мою Или нормы тоски я превысил? В это утро в унылом краю Показали мне горные выси. Показали не сразу, скупясь, Закрывая лицо облаками, Но окончилась сумрака власть, Точно сумрак убрали руками. Рыжий камень, огнем отпотев, Побледнел, как бессонницы осыпь, В превосходной росли простоте Водопады, деревья, утесы. За какую тревогу мою, За какое честнейшее лихо, Я у самых небес на краю Вас увидел, шагающей тихо. Всею одурью горной дыша, Вы прошли по хрустящему щебню, И никто вам не мог помешать Улыбаться тепло иль враждебно. Не клянитесь, что комнат размах Задержал вас преградой чрезмерной, Не могли вы явиться в горах, Это точно, но это неверно. В крутизне наступавшего дня, Не к моей и не к вашей обиде, В этих к небу скользящих камнях Я хотел вас увидеть — увидел! 1935–1936 |
