188. «Стих может заболеть…» Стих может заболеть И ржавчиной покрыться, Иль потемнеть, как медь Времен Аустерлица, Иль съежиться, как мох, Чтоб Севера сиянье — Цветной переполох — Светил ему в тумане. И жаждой он томим, Зарос ли повиликой, Но он неизгоним Из наших дней великих. Он может нищим жить, Как в струпьях, в строчках рваных, Но нет ни капли лжи В его глубоких ранах. Ты можешь положить На эти раны руку — И на вопрос: «Скажи!» — Ответит он, как другу: «Я верен, как тебе, Мое любившей слово, Безжалостной судьбе Столетья золотого!» 1938 189. «Там генцианы синие в лугах…» Там генцианы синие в лугах, Поток румяный в снежных берегах. Там в неповторной прелести долин Встал ледяной иль черный исполин. Там есть поляна легкая одна, Где утром рано вся страна видна. Родник там бьет; кто пил из родника, Тот вновь придет под эти облака В лесов раскат, в скалистые края, В твой синий сад, Сванетия моя. Не о тебе я нынче говорю — Я милую встречаю, как зарю. В глазах ее — спокойные огни, Синее синих генциан они. Я пью озноб горящий родника, И светится во тьме ее рука. Какой страной ее я назову, Такой родной во сне и наяву; Сквозь ночи шелк, сквозь грозных будней гладь, — Куда б ни шел, я к ней приду опять. 1938 190. «Я люблю тебя той — без прически…» Я люблю тебя той — без прически, Без румян — перед ночи концом, В черном блеске волос твоих жестких, С побледневшим и строгим лицом. Но, отняв свои руки и губы, Ты уходишь, ты вечно в пути, А ведь сердце не может на убыль, Как полночная встреча, идти. Словно сон, что случайно вспугнули, Ты уходишь, как сон, — в глубину Чужедальних мелькающих улиц, За страною меняешь страну. Я дышал тобой в сумраке рыжем, Что мучений любых горячей, В раскаленных бульварах Парижа, В синеве ленинградских ночей. В крутизне закавказских нагорий, В равнодушье московской зимы Я дышал этой сладостью горя, До которого дожили мы. Где ж еще я тебя повстречаю, Вновь увижу, как ты хороша? Из какого ты мрака, отчаясь, Улыбнешься, почти не дыша? В суету и суровость дневную, Посреди роковых новостей Я не сетую, я не ревную, — Ты — мой хлеб в этот голод страстей. 1937 191. «И встанет день, как дым, стеной…» И встанет день, как дым, стеной, Уеду я домой, Застелет поезд ночь за мной Всю дымовой каймой. Но если думаешь, что ты Исчезнешь в том дыму, Что дым сотрет твои черты, Лишь дым я обниму… В заката строгого резьбе, Одной тебе верны, Твои мне скажут о тебе Норвежцы со стены. Тебя в картине на стене Найду в домах у них, И ты поднимешься ко мне Со дна стихов моих, Ты будешь странствовать со мной, И я не отрекусь, Какую б мне, как дым, волной Ни разводили грусть. Если тебе не всё равно, А путь ко мне не прост, — Ты улыбнись мне хоть в окно За десять тысяч верст. 1937 192. «Мой город так помолодел…» Мой город так помолодел — Не заскучать, И чайки плещутся в воде, Устав кричать. И чаек крылья так легки, Так полны сил, Как будто душу у реки Кто подменил. И самолетов в вышине Горят круги, Я слышу в синей тишине Твои шаги. Как будто слух мой стал таков, Что слышит сон, Как будто стук твоих шагов Заворожен. Как будто губ твоих тепло, Прохладу плеч На крыльях чаек принесло Сюда — беречь. Иль ты одна из этих птиц Сама, И мне по ней в огне зарниц Сходить с ума! 1937 |
