73. ПЕСНЯ ОБ ОТПУСКНОМ СОЛДАТЕ Батальонный встал и сухой рукой Согнул пополам камыш: «Так отпустить проститься с женой, Она умирает, говоришь? Без тебя винтовкой меньше одной, Не могу отпустить. Погоди: Сегодня ночью последний бой. Налево кругом — иди!» …Пулемет задыхался, хрипел, бил, И с флангов летел трезвон, Одиннадцать раз в атаку ходил Отчаянный батальон. Под ногами утренних лип Уложили сто двадцать в ряд. И табак от крови прилип К рукам усталых солдат. У батальонного по лицу Красные пятна горят, Но каждому мертвецу Сказал он: «Спасибо, брат!» Рукою острее ножа, Видели все егеря, Он каждому руку пожал, За службу благодаря. Пускай гремел их ушам На другом языке отбой, Но мертвых руки по швам Равнялись сами собой. «Слушай, Денисов Иван, Хоть ты уж не егерь мой, Но приказ по роте дан — Можешь идти домой». Умолкли все — под горой Ветер, как пес, бежал. Сто девятнадцать держали строй, А сто двадцатый встал. Ворон сорвался, царапая лоб, Крича, как человек. И дымно смотрели глаза в сугроб Из-под опущенных век. И лошади стали трястись и ржать, Как будто их гнали с гор, И глаз ни один не смел поднять, Чтобы взглянуть в упор. Уже тот далеко ушел на восток, Не оставив на льду следа, Сказал батальонный, коснувшись щек: «Я, кажется, ранен. Да». 1922 74. «Я одержимый дикарь, я гол…» Я одержимый дикарь, я гол, Скалой меловою блестит балкон. К Тучкову мосту шхуну привел Седой чудак Стивенсон. И лет ему нынче двадцать пять, Он новый придумал рассказ: Ночь отменена и Земля опять Ясна, как морской приказ. Пуля дум-дум, стрела, динамит Ловили душу мою в боях, И смеялась она, а сегодня дрожит Болью о кораблях. Но я такой: не молод, не сед, И шхуне, что в душу вросла, Я не могу прочертить ответ Соленым концом весла. Пусть уходит в моря, в золото, в лак Вонзать в китов острогу, Я сердце свое, как боксер — кулак, Для боя в степях берегу. 1922 75. МОСТ Поволжскому сердцу ветер над мостом Дул многоверстным гудком, Синим плясал на костях помоста Чехословацким штыком. И виделось мосту — черному чуду: Дикие голуби прячут в скиты Богородиц лесные венки, Вскипают под берегом руды, Кипят и палят плоты. Не рыбу-чехонь по отмели гонит Остроперый орел-белохвост, — На восток застучали толпы и кони Через утренний, сизый мост. А ночью он змеем в небо прянул, О холод вод разбил чешую, — Пытала земля в крови, в бурьяне Ненасытную силу свою. Над верблюжьим и лошадьим храпом Мост тянул в прозрачной высоте Черные обугленные лапы, Перерубленные у локтей. Вкруг деревни, как шальные крысы Жались по береговой стене, Но уж алым яблоком-анисом Наливалось солнце в ильмене. Хоронила кости по дорогам, Спрашивала медная мордва Мастырпаса — лугового бога, Жирно ли подымется трава. На дворе раскольничьего дома Догорала старая солома, Низким дымом поле не слепя, И бежало слово исполкомов Горицветом красным по степям. Мастер молчаливый, четкий Крикнул клич в поемные луга, И связали умною решеткой Черным чудом снова берега. И когда отчетливый и грозный Над водой простерся переход, Снова версты в крике паровозном Хлынули с заката на восход. Над гуртом аульим, по каменьям, В богородичном бору Рельсовые закрутились звенья, Соловьем заныли на ветру. Породнились свистами с овчиной, С хлябью баламутною реки, Там, где сом, объевшись мертвечиной, Белым брюхом бился о быки. Над мостом же полотняный голубь Ширь клевал у неба на краю, Над мостом же часовой веселый Пел про злую молодость свою. 1922 76. «Хотели снять орла — веревок жалко…» Хотели снять орла — веревок жалко. Крыло железо-пуля не берет, Виси себе, и — ходит ветер валкий. Красноармейский взвод поет. Большая лошадь бродит садом, Язычница — поклоны солнцу бьет, Скрипи, орел, раз это ветру надо, Раз ржавое железо не цветет. В бетон республиканского фонтана И мяч стучит, и пятки шалуна, И детский смех, но нам смеяться рано И нет еще нужды запоминать. 1922 (?) |
