389–392. ДНИ ВОСПОМИНАНИЙ 1. ИВА НА БУЛЬВАРЕ ГОРЬКОГО В ЛЕНИНГРАДЕ Со школьных дней я эту иву знаю, Что всех дерев казалась мне сильней, Я каждый раз, как в тех краях бываю, К ней прихожу, чтоб повидаться с ней. Я знал ее в зимы седом тумане Или в осенний листопадный срок, Встречались мы, как путники в романе, Который временами был жесток. Она стояла в силе и в покое, В сознании величья своего, И что-то было в дереве такое, Что заставляло чувствовать его. Недавно я увидел иву снова: Светясь своей серебряной судьбой, Она стояла — памятник былого, Мне говоря: стареем мы с тобой! А помнишь, как еще в ночах осады, Казалось, хуже уж не может быть, Мы виделись, и оба были рады, Что всё живем и нас нельзя сломить. Ты проходил полуночною стражей, И молча я просила: погляди, Я всё стою и след снарядов вражьих Храню, как память, на моей груди. Мои рубцы во льду сияли гордо… Теперь их видят люди многих стран, Вокруг меня шумит, как прежде, город, Который мне, как вечный спутник, дан. Мы в Ленинграде, где всегда мы дома, И ветер над Невою голубой, Нас не свалили века буреломы, И все-таки: стареем мы с тобой! Ну что ж, друг друга в новых поколеньях Лишь мы поймем, как старые друзья,— Кто предо мною встанет с восхищеньем И вспомнит то, чего забыть нельзя?.. И слушал я, что ива говорила, И отвечал: «Зеленой жизни страж! Что было — было! В этом наша сила, Людей бессмертьем вечен город наш!» 1973 2. «В сентябрьский вечер, с севера летя…» В сентябрьский вечер, с севера летя, В степи металла мертвого изломы Увидел я уже лет пять спустя — Останки сталинградского разгрома. В лучах слепящих заревой чеканки Увидел я, смотря из-под руки, Машин разбитых темные останки — Как ржавые дракона позвонки. У памяти есть пагубное свойство — Позабывать начало всех начал, И всё ж во мне проснулось беспокойство: Ведь я не в сказке это прочитал. Всё это было — степь тому свидетель, И позвонки дракона налицо, И то, что нынче знают даже дети,— Несчетные могилы храбрецов. Степь вновь пуста. В ее зеленой прями Уж не темнеют ржавые куски, Но всё лежат в годов далеких раме Разбитые дракона позвонки! Между 1970 и 1977 3. ПОКРЫШЕВ
Вспомнил сегодня в саду я на роздыхе Годы блокады опять: «Ахтунг! Ахтунг! Покрышев в воздухе, Боя не принимать!» Так по радио вопили фашисты, Всех отзывая с высот, Русскому асу под снайперский выстрел Не попадайся — собьет! Он говорил: «Меня вы поймете, Во мне привычка живет: В бой устремились, раз вы в полете, Думайте лишь про полет! Побоку всё — мечтанья и мысли, И никакой тебе чувства пожар, Раз вы в атаку, настигли, нависли, Нет рассуждений — прицел, удар! Как вот и вы, углубившись в работу, Стихотворенье начав, Видите только одну лишь заботу — Кончить не сгоряча… Вот я сбиваю сначала ведущего, После ведомых я бью, Труса растерянного, тихо ползущего, Ястребом — по воробью…» …В небо взглянув, я сегодня на роздыхе Вспомнил войну опять: «Ахтунг! Ахтунг! Покрышев в воздухе, Боя не принимать!» Между 1970 и 1977 4. В МИНСКЕ В ДНИ ТРИДЦАТИЛЕТИЯ ПОБЕДЫ НАД ФАШИЗМОМ Мы шли по Минску разноликим строем, Из разных стран придя на этот сбор, Борцы за мир шли по земле героев, Где истребленья буйствовал костер. А ныне город в зелени весенней Наряден был, прекрасен и могуч, И прошлого безжалостные тени Ушли, как тучи, с отгремевших круч. И думалось, что, верно, исполины, Минск возродив, тряхнули новизной, Ведь тридцать лет назад одни руины Стояли здесь над темной тишиной. И гости шли, глазам своим не веря, И каждый вспоминал свою беду — Как был растерзан Роттердам, как зверем, Фашистами в сороковом году. Норвежец Нарвик вспоминал горящий, Британец видел смертной бури тьму, Как словно в лаве огненно-бурлящей Пал Ковентри, развеялся в дыму. Глядя на Минск, наш польский друг увидел Скелет Варшавы, тонущей в огне, И каждый шел, и каждый ненавидел Безумцев, поклонявшихся войне, Шагавших в мире по кровавым рекам. Была Победа ярче оттого, Что сделана советским человеком Во имя человечества всего! Борцы за мир здесь Минском проходили, Исполнив клятву мести до конца, Как братья, жизнью победившей жили, Навстречу миру распахнув сердца! 1975 |
