36. «Стрельба за нами — будто рубят…» Стрельба за нами — будто рубят Лес в красных шарфах мужики. Уйдем, уйдем, иль нас погубят Трясины, насыпи, пески. И солнце в бегстве — точно пики, Лучи ломаются о лес, И отступленья шум великий Восходит прямо до небес. И в алом, вставшем выше леса Обмане тучи заревой Лиловый всадник встал и свесил Копье с трофейной головой. Он дразнит этим сном зеленым, Он черным усом мне грозит, И жмется лошадь по уклону И настороженно храпит. И всё мне кажется, что сплю я, Мне снится битвы темный зов, Как вечер пышного июля Томит волной предгрозовой. 1916 или 1917 37. «Земля и небо страшно разны…»
Земля и небо страшно разны, Лежу на дряхлом блиндаже, Вот в стройность мыслей безобразно Ворвались строфы Беранже. Мне книга не прикажет грезить — Я слишком густо загорел, Я слишком мысли ожелезил, Я слишком в этом преуспел. И, может быть, уже возмездье На полдороге, как заря. Шрапнели черные созвездья Ударят в спину дикаря. 1916 или 1917 38. «Трубачами вымерших атак…» Трубачами вымерших атак Трубят ветры грозные сигналы, И в полях, я чую через мрак, Лошадей убитых закачало. Вновь дорога — рыжая петля, И звезда — как глаз противогаза. Распласталась чуждая земля, Расстелилась пестрой, как проказа. Я забыл, зачем железный зов Жалобно визжал в многообразье. Вязы придорожных берегов Плачут грязью. 1916 или 1917 39. «Я забыт в этом мире покоем…» Я забыт в этом мире покоем, Многооким хромым стариком; Никогда не молюсь перед боем, Не прошу ни о чем, ни о ком. И когда загорится граната Над кудрями зелеными рощ, Принимаю страданье, как брата, Что от голода долгого тощ. Только я ожидаю восхода Необычного солнца, когда На кровавые нивы и воды Лягут мирные тени труда. 1916 или 1917 ОРДА 1919–1921 …Когда возникнул мир цветущий Из равновесья диких сил… Баратынский 40. «Праздничный, веселый, бесноватый…» Праздничный, веселый, бесноватый, С марсианской жаждою творить, Вижу я, что небо небогато, Но про землю стоит говорить. Даже породниться с нею стоит, Снова глину замешать огнем, Каждое желание простое Освятить неповторимым днем. Так живу, а если жить устану, И запросится душа в траву, И глаза, не видя, в небо взглянут, — Адвокатов рыжих позову. Пусть найдут в законах трибуналов Те параграфы и те года, Что в земной дороге растоптала Дней моих разгульная орда. 1920 41. «Огонь, веревка, пуля и топор…» Огонь, веревка, пуля и топор, Как слуги, кланялись и шли за нами, И в каждой капле спал потоп, Сквозь малый камень прорастали горы, И в прутике, раздавленном ногою, Шумели чернорукие леса. Неправда с нами ела и пила, Колокола гудели по привычке, Монеты вес утратили и звон, И дети не пугались мертвецов… Тогда впервые выучились мы Словам прекрасным, горьким и жестоким. 1921 42. «Над зеленою гимнастеркой…» Над зеленою гимнастеркой Черных пуговиц литые львы, Трубка, выжженная махоркой, И глаза стальной синевы. Он расскажет своей невесте О забавной, живой игре, Как громил он дома предместий С бронепоездных батарей. Как пленительные полячки Присылали письма ему, Как вагоны и водокачки Умирали в красном дыму. Как прожектор играл штыками, На разбитых рельсах звеня, Как бежал он три дня полями И лесами — четыре дня. Лишь глазами девушка скажет, Кто ей ближе, чем друг и брат, — Даже радость и гордость даже Нынче громко не говорят. 1921 43. «Мы разучились нищим подавать…»
Мы разучились нищим подавать, Дышать над морем высотой соленой, Встречать зарю и в лавках покупать За медный мусор — золото лимонов. Случайно к нам заходят корабли, И рельсы груз проносят по привычке; Пересчитай людей моей земли — И сколько мертвых встанет в перекличке. Но всем торжественно пренебрежем. Нож сломанный в работе не годится, Но этим черным, сломанным ножом Разрезаны бессмертные страницы. Ноябрь 1921 |
