212. «Если можно было бы смерть выбирать…» Если можно было бы смерть выбирать, Этим днем все ошибки сгладивши,— Думаю, что хорошо умирать На тропе из Жабежа в Адиши. Там, легко обогнав человеческий рост, Горных трав золотятся вершины, Этот луг, до которого ты не дорос, Он, как младшего брата, обнимет — он прост — Рост твой двухсполовиноаршинный! 1940 213. ГОРЕЦ Сказал, взглянув неукротимо: «Ты нашим братом хочешь быть, Ты должен кровью побратима Свое желание скрепить». И кровью гор, морозно-синей Кипел ручей, высок и прям. «Ты, горец, прав! Клинок я выну — Я буду верный брат горам! Пускай на рану льет отвесно Простая горная струя, Пускай сольется с кровью трезвой Кровь опьяненная моя». 1940 214–216. АЛЬПИНИСТЫ 1. «Ползут по расщелинам колким…» Ползут по расщелинам колким, Идут в коридорах опасных Иль фирном отвесным, тяжелым, Иль гребнем смертельным и долгим, В уступах крошащихся, красных Вбивают крючья на голых, Нависнувших скалах они. Герои, безумцы, провидцы! Потратил я молодость даром: Не шел я небес рубежами, Как вы, одержимые высью, И вот, высотой не богат, Я вижу и плачу от мысли, Что путь мой над скалами замер, Что мой ледоруб не вонзится Ни в ребра бессмертные Шхары, Ни в гребень неистовой Шхельды, Ни в белый, как смерть, Чалаат! 2. «Когда приносят альпиниста…» Когда приносят альпиниста — Обвалом сломана нога, — Его кладут в траве душистой, А он тоскует по снегам. Друзей заботы, полдень чудный — Всё говорит ему: смирись, А он всё помнит траверс трудный, Восторг упорства, лед и высь! 3. «Врубаясь в лед, под воем вьюжным…» Врубаясь в лед, под воем вьюжным, С корой морозной на плече, Они идут веревкой дружной, Над ними снег дымится, кружит, Вершина ближе — гребень уже, Зачем всё это людям нужно — Блаженный, страшный путь — зачем? Вершина! Сердце отдыхает, И странный мир со всех сторон Лежит под ними, в тучах тает, И подвиг воли завершен: Как знать, что он обозначает? Так, бурей чувств ошеломлен, Рожденный ночью стих не знает, Какое утро встретит он,— Но, жизни радуясь, играет… 1940 217. ИСПАНЦЫ ОТСТУПИЛИ ЗА ПИРЕНЕИ
Не могу прикоснуться к перу, Словно полны чернила заклятий, А в глухом иностранном бору Лишь о войнах выстукивал дятел. Только видятся женщины мне Среди зимней дороги скалистой, Только дети, упавшие в снег, Только рощ обгоревшие листья. И о пепельных, полных седин, Так пронизанных порохом рощах, И о людях, молящих воды За колючею проводкой ночью, — Что ни скажешь о жизни такой, Всё не так, и не то, и всё мало — Всё уж сказано детской рукой, Из-под снега торчащей на скалах. Апрель 1939 218. «Каскад зарей воспламенен…» Каскад зарей воспламенен, Летит с горы, гремуч и розов, Но только ночь — смолкает он, Жестоким схваченный морозом. Не шевелясь висит каскад, Оттрепетавший к полуночи, Замерзший намертво собрат, Он вновь с зарей бурлит, как хочет. И всё не может долететь До дна глубинного долины, Он должен ночью леденеть, Висеть, светясь клинком былинным. Сейчас он в полдень забурлил, Вновь хищный камень омывая, Вот так же песен пенный пыл Молчаньем память прерывает, А вспомнит их — они не те, Они в молчанье отсверкались, Над ними тучи в высоте Спеша, как лозунги, менялись. 1939 219. «Он был баварец, булочник простой…» Он был баварец, булочник простой, И ездил к нам, любя вершины наши, Он булки пек, а бредил высотой, И сон его горами был украшен. «Откуда страсть, спросите у меня, У бедняка, чтоб в горы так стремиться… Я слишком много пекся у огня, Мне хочется немного охладиться». …И крепко спит он в яме ледяной, Сжав ледоруб, воитель темнолицый, — Нанга-Парбат над ним стоит стеной, Ревнивою сияя крутизной, Отняв его у мюнхенской девицы. 1940 |
