420. «Рассол огуречный, двор постоялый…» Рассол огуречный, двор постоялый, Продажные шпоры и палаши, Что ж, обмани, обыграй меня — мало — Зарежь, в поминанье свое запиши. Вижу: копыта крыльцо размостили, Вчистую вытоптали буерак, Кони ль Буденного хлебово пили, Панский ли тешился аргамак. Скучно кабатчице — люди уснули. Вислу ль рудую, старуху ль Москву На нож, кулак иль на скорую пулю Вызовешь кровью побрызгать траву? Сердце забили кистенем да обухом, Значит, без сердца будем жить, Разве припасть окаянным ухом, Теплой землицы жилы спросить. Только что слушать-то: гром звенящий, Топот за топотом — жди гостей, Двери пошире да меда послаще, Псов посвирепей, побольше костей. <1922> 421. ДИНАМИТ Лучшим садоводам не приснится Так цветку любимому служить, Чтоб ночей не спать, не есть, не мыться, Женщин и товарищей забыть. Люди, скупо дарящие славой, Жгли глазами труд его руки, Как один они сказали: «Браво», А ведь это были знатоки. Самый звездный, в золоте, что идол — Им горды и Запад и Восток, — Храбрых знак и знак мудрейших выдал Мастеру, взрастившему цветок. И священник, справивший обедню, И рабочий — сильный рыжий гном В городе и дальнем и соседнем Вволю потрудились над цветком. Буйволы, плюющиеся нефтью, И нарвалы в сорок тысяч тонн, Первые работники на свете, Для него забыли страх и сон. И набили ящики и трюмы Черных бревен гладкие куски, В каждом круглобоком и угрюмом Белый пленник прятал лепестки. Что полей и маки и левкои, Город — сад, но что твои лучи? Клином вбилось сердце громовое, Первоцвет свободу получил. Кровью, пеплом, дымом и костями Бросил он в восторге в небеса, Ширился и рос под небесами Огненный, цветами полный сад. Ржали лошади, кричали дети, Хлеб горел — цветы, гремя, росли, Храбрый их глаза глазами встретил, Трус упал, уже не встал с земли. Люди убивали в умиленье, Плакали от радости в бреду, Жгучим опьяняясь откровеньем В белом обетованном саду. …А на плитах старого собора Тихий мастер, строгий и прямой, Говорил, не опуская взора: «Слушай, Господин высокий мой! Разве ум мой — не твоя лампада? Вот благодарю тебя — обняв, Что садовником такого сада Среди тысяч ты избрал меня!» 1922 422. ПОЛНОЧЬ Тонкотелый, смуглый, строгий, Он пришел по воздуху ко мне, Медной зеленью струились ноги, Грудь пылала в голубом огне. Вижу вязи книги белолистной, Райских кринов пальмы и плющи, — Но веревкам этим ненавистным Ты другую шею поищи. Черным рощам, ночи, что ложится, Дымным зверям в каменной гряде, Камню — я могу еще молиться И в любви, и в гневе, и в беде. Мне ли думать об отце и сыне, — Видишь руку — крепкая рука, В райской ли она росла долине, Обжигаясь холодом курка? Нет, иконы этих губ не знали, Не молитвам ночи я дарил, О тебе мне люди рассказали, Я смеялся, а потом забыл. «Уходи, чтоб я тебя не слышал», — И ушел под бури чудный гул, Дождь хлестал, звеня, стонали крыши, В эту ночь я долго не уснул… <1922> 423. ПОДАРОК Льет кузнец в подковы серебро, Головы багровые плывут, Над Кубанью белошумною Шкуро Ставит суд — святые не спасут. Плясом ширь до чертовой зари Ноги бьют, как коршуны когтят. На черкесках ходнем ходят газыри, Шашки рубят ветер вперехват. Волчий хвост свистит на башлыке, Захочу — в кусочки размечу, Белы лебеди с бронями на реке, С пушками, царь-пушке по плечу. И заморским он кричит ежам: «Расскажите дома королю — Краснолапы мне не сторожа, Богатырки бочками солю. Захочу — наставлю горбыли, Поседеет под ногой трава». А Кубань: «Станичник, не скули, Бьет челом и шлет дары Москва. Каравай свинцовый да кафтан — Было б в чем качаться на валу, А чтоб жажду залил атаман, — Черную кремлевскую смолу». 1922 424. «Знаю, что дорога не легка…» Знаю, что дорога не легка, — Оттого я и не стал смиренней, Напрямую выгонишь быка — И его поставлю на колени. Хочешь, на! попробуй: вдоль спины — Черною отметь сыпью; Намешаешь в брагу белены — Думаешь, не выпить? — выпью! Я из тех, которых, может, сто, О которых чуточку иначе Ночью ветер плещет под мостом Да, шатаясь, виселица плачет. <1922> |
