64. СВАТЫ Полюбил без памяти Микадо Желтым сердцем за морем жену, Жгут, слепят, шумят ее наряды, Все пути ведут в ее страну. Звона звонче сундуки Алтая, Реки полны рыбы и воды, Хороша пушнина горностая, Рыси — рыжи, лоси — молоды, Усмехнулись сваты-самураи Скулами темнее янтаря, Видят: с ветром льдинами играет, Только сосны клонятся подряд. От печали и любви упорной Брат Дракона горько занемог, Начал рис ему казаться черным, Солью он посыпал свой порог. «Не впервой мне слышать эти речи, Гей ты, мать, разлапая тайга, Разметай мне косы по надплечью, Освежи мне зубы-жемчуга. Чуден муж мой будет: с пол-аршина, Посажу, как белку, на ладонь, Степь живет ведь песней комариной, Из наперстка люди пьют огонь. Желтоклювы, гости-поморяне, Поплыву к вам на павлиний двор, Крепкоплечи сосны на Саяне, Любит их мой каменный топор. Ночь длинна, свалите их до солнца, Свадебные стройте корабли». Усмехнулись гордые ниппонцы, Свистнули, как змеи, и пошли. Спит невеста — сны пургою вьются, Лязг и звон крутятся через сны, Бьются час, другой, и третий бьются — Ни одной не повалить сосны. Не по их рукам топор Саяний, Лишь кора смолистая летит Спит невеста, скоро утро встанет, Заполощет паруса в пути. Соль хрустит, Дракона брат глотает Черный рис, глотает узким ртом. Не вернутся сваты-самураи, Под дремучим спят они хребтом. Они честно потеряли лица, Сели в круг и вынули мечи, Им теперь топор двуручный снится, Рыжих глаз косматые лучи. Эх, краса не для земли павлиньей, Дышит грудь, и губы говорят, Десять жаб распоротых и синих Красной лапой тронула заря. 1922 65. МАХНО Не пастух собирает стадо, Не к ранней трезвонят часто, То сзывает раду-громаду Сам батько Махно клыкастый. Затрещали скворцами наганы, Закрывают молодайки двери, Сизым полымем за туманы Залетают жар-птицы перья. Не чижи в воробьиной луже — Кувыркаются паровозы, И гуляет батько, не тужит — Точно в картах тузовый козырь. Но всё глуше маузеры лают, Всё тусклее полощутся сабли, Уже кони землю зацепляют, Пулеметы гребут, как грабли. Не побить всех днепровских уток, Не угнать за лиман все тучи, Еще много кожаных курток На московских плечах колючих. Понатешился батько посевцем, Дарит ветер он красным доломанам, И уходит обратно к королевцам, К синеусым молдавским банам. Пьет и бьет за чаркою чарку, Снова зубы, как сабли, точит, И, как угли, дымятся жарко Завидущие батькины очи. 1921 66. «Потным штыком банку пробил…» Потным штыком банку пробил, Зажевали губы желтое сало, Он себя и землю любил, И ему показалось мало. От моря до моря крестил дороги, Желтое сало — как желтый сон, А запаивал банку такой же двуногий, Такой же не злой и рябой, как он. Галдели бабы: зайди, пригожий! Ворчали деды: погоди, погоди! От моря до моря всё было то же, Как ты ни пробуй, как ни ходи. Язык по жестянке жадно бегал. Не знает консервный заморский слуга, Как можно любить эти комья снега, Кривые цветы на колючих лугах. А ударит буря или сабля положит,— Покатится банка, за ней — голова. Ну как рассказать, что всего дороже Живая, впитавшая кровь трава. 1922 67. «Еще в небе предутреннем и горбатом…» Еще в небе предутреннем и горбатом Тучи горят в пустырях ночных. Самой последней и злою платой Я откупил силу рук твоих. Люди легли, как к саням собаки, В плотно захлестнутые гужи, — Если ты любишь землю во мраке Больше, чем звезды, — встань и скажи. Песню наладим, как ладят шхуну, Встретим сосну — улыбнись, пойму, Песенным ветром на камни дуну — И камни встанут по одному. Отчего и на глине и на алмазе Рука твое имя всегда найдет? Ветка курчавая знает разве, К солнцу какому она растет? 1922 68. ЧЕЛОВЕК С СЕВЕРА Они верили в то, что радость — птица, И радость била большим крылом, Под ногами крутилась черной лисицей, Вставала кустами, ложилась льдом. Лед пылью слепящей, сухой и колкой Этот снившийся путь не во сне, не во сне окружил — Так плечо о плечо, — а навстречу сугробы и елки, А навстречу сторожка у сосновой бежит межи. Кто войдет в нее — сам приготовит ужин, Разбуянит огонь и уж больше ночей не спит, И кровь его смешана с ветром, с вьюжной тяжелой стужей, Долгою, зимнею песней неудержимо стучит. Ночная земля осыпана снегом и хмелем, Мы отданы ей, мы земному верны мятежу — В расплавленной солнцами Венесуэле Пальмовым людям когда-нибудь всё расскажу; О сердцах, о глазах, больших и тревожных, О крае моем, где только зима, зима, О воде, что, как радость земную, можно Синими кусками набить в карман. И люди поверят и будут рады, Как сказкам, поверят ледяным глазам, Но за все рудники, стада, поля, водопады Твое имя простое — я не отдам. 1922 |
