IV. «Где пыльный монпарнасский…» Где пыльный монпарнасский Грохочет виадук, Спит парень без опаски У ночи на виду. Лишь синий галстук мается, Обтрепанный уже, Но грохот не касается Лежащего ушей. Под самым виадуком, Газету подостлав, Усталостью застукан… Скажи, что он не прав? Пусть улицы двужильная Гремит над ним гора, Попробуй, докажи ему, Что он сейчас не прав? И грохот всей округи, Попробуй, докажи — Он спит, раскинув руки… И это — тоже жизнь! 1935 или 1936 13–15. НА ВЕРДЕНСКИХ ХОЛМАХ (Форт Дуомон) I. «На холмах проросла небольшая трава…» На холмах проросла небольшая трава, На отравленной газом земле, Видно, знающий кто-то траве колдовал И учил пробираться во мгле. Двадцать лет она билась и вышла на свет, Захотелось взглянуть после мглы На леса, на деревни, а их-то и нет — Лишь кресты, словно гуси, белы. Лишь осколки бризантной лежат головы, Как тогда, их зубец раскален, И под шорохи той недовольной травы Мы спускаемся в форт Дуомон. II. «Тьма и плесень, ходы и ходы…» Тьма и плесень, ходы и ходы Углубляются, стены сверля, И тяжелые капли воды, Точно плачет в обиде земля. Полосатый бетона обвал Порыжевшие скрепы когтят, Точно свод на колени упал И пощады просил, тарахтя. Лазарет подземелий на дне, Чтобы чувствовать люди могли, Умирая, прижавшись к стене, Что они уже в недрах земли. Триста дней, триста зорь и ночей В барабанный огонь погружен, И не всё ли равно, был он чей — Этот дьявольский форт Дуомон? Тут пруссак ли о Рейне мечтал, Иль бретонец — о зыби морей, Иль писал на парижский почтамт Парижанин девчонке своей, Или, тайно листовку держа, Бывший слесарь иль бывший портной Тут мятежною дрожью дрожал От предчувствия битвы иной, — Все они были распяты здесь, В перекрестках подземных ходов, Шла громов небывалая смесь Над броней Дуомона седой. Под особо громовый разрыв Им казалось, таящимся тут, Что стихийные силы ведут Поединок, о людях забыв. Иногда приводил ураган В подземелье чужие штыки, И стрелялся в углу комендант, И гудели углы, как быки. Запах пороха, крови, мочи, Вместо солнца — осколок свечи. Похлебали же в этом хлеву Безысходного сна наяву. Здесь сегодня румяный юнец Бойким голосом радостно врет Про войну, про геройский венец, Продает за гроши этот форт. Но во мне только рев тех ночей, Человечества темный полон. И не всё ли равно, был он чей — Этот дьявольский форт Дуомон? III. «Мы наверху. Холмы желтей, грубей…» Мы наверху. Холмы желтей, грубей. Трава. Лесок отравленный и вялый, И жалкий столб, и надпись на столбе: «Деревня здесь такая-то стояла». И мертвые, с оружием в руках, В траншеях спали, полные печали, И, точно рожь всходила впопыхах, Штыки, блестя, из-под земли торчали, Америки богач ограду им Соорудил — врата убрал мечами. Что пользы в том? Сквозь этой жертвы дым Проходим мы в своем другом молчанье. Нет, не хотел бы надпись я прочесть, Чтобы в строках, украшенных аляпо, Звучало бы: «Почтите мертвой честь — Здесь Франция стояла! Скиньте шляпу!» 1935 163–168. БЕЛЬГИЙСКИЕ ПЕЙЗАЖИ 1. ДОРОГА ИЗ БРЮГГЕ В МЕНЕН Как будто на сказочном круге, Не знавшем вовек перемен, Дорога из дряхлого Брюгге В не менее ветхий Менен. Как будто не ради соблазна, Но сытости высшей верна, Стоит, улыбаясь атласно, Лесов голубая стена. Здесь дым распыляется грубый, Чтоб он не чернил высоту, Здесь в белое крашены трубы, Чтоб всю подчеркнуть чистоту. И трубы, метели белее, Растут по заводским холмам, И райского блеска аллеи К счастливым подводят домам. Такая рассыпана щедрость И так разлита благодать, Такая луна без ущерба, Что можно им сердце отдать. Каналы и виллы не плохи… Уж мнится в порыве простом, Что мы не в железной эпохе, А в веке совсем золотом. Но тут подступает вплотную Вся тяжесть ночей и трущоб И руку кладет ледяную На жаркое ваше плечо. И вот уж не в света обновы, А в сумрак, что злобой намок, Свивает на валик свинцовый Тоску меловую дорог. И валик, рыдая, скрежещет, И сердцу не встать из тисков, Бедою клейменные клещи Стучат у холодных висков. Ни праздности душною силой, Ни сытостью розовых стен — Ты душу мою не купила, Дорога из Брюгге в Менен. Полночного края опора, Ты мчишься, подобно ему, Не только из города в город — Из тьмы в еще большую тьму. 1935 |
