3. МЫ ИДЕМ КИЛЬСКИМ КАНАЛОМ Кильский канал — это длинный канал, Усыпительный, как веронал. Как будто всё те же стоят берега, И стража всё та же, всё так же строга. И поезд всё тот же стучит над водой, Всё той же завалены барки рудой. И ржавые тачки ползут как одна, И только на лицах пестра тишина. Их надо, как цифры, читать не спеша, Когда под конвоем проходит душа. Но я не умею, но я не могу Читать наугад на таком берегу. Кильский канал — это длинный канал, Мучительный, как трибунал. На мачту, где флага тяжелый багрец, Насмешливо смотрит фашистский юнец, Повязка чернеет изломом креста, И краска загара до злобы густа. Недвижна канала седая струна, А ржавые тачки ползут как одна. Как будто весь воздух иссвистан плетьми, Молчанье металла — над людьми. Но вижу: за мостиком барки одной Стоит человек, отделенный стеной, Тончайшей стеной, от повязки с крестом, Он мало заботится, видно, о том. Кулак он сжимает, шагает вперед, Рот-фронта салют кораблю отдает И смотрит, как будто его не узнал, На тихий, как каторга, Кильский канал. 1935 или 1936 4. ЛЕГЕНДЫ ЕВРОПЫ Восток пылал; пылая, сузил Потертых туч брезент — Как будто там свивался в узел Огонь твоих легенд. Как будто там галлюцинаций Прозрачная рука Опять, как описал Гораций, Ввела в волну быка. И только звезды, только волны В его стихах — с тобой, Чтоб стали бедствия безмолвно С тех пор твоей судьбой. Как будто там — в багровой зыби — Проплыл, тяжел и строг, Автомобиль, подобный рыбе, Глотая мел дорог. Ты в нем украденной лежала, Грозила неспроста Улыбкой Джиоконды жалкой С тускневшего холста. Как будто там, от гнева розов, Кружился самолет, Текли твои, сверкая, слезы На щек теплевший лед. Ты мчалась пленницей, добычей, Валькирией слепой, И тот же древний профиль бычий Качался пред тобой. Как будто там сиреной пела, Когда в легенд огонь, Прильнув к подводной лодке телом, Ныряла от погонь. Ты пела, зная: океаны — Такая же тюрьма, Где ночью бредят капитаны, Сходящие с ума. Но я хочу тебя увидеть Не той, преступной, той, В бою, в несчастье иль в обиде — Смертельной красотой. Не той сиреною бесполой, Не той, что мир узнал, Крестьянкой греческой и голой, Обломком луврских зал. Но в день любой, пусть в день ненастный, Увижу берега, Твой рыжий шлем, платок ли красный Мелькнет издалека. Но будешь ты во всем похожа На женщин наших дел, Под чьей рукой и парус ожил, И самолет взлетел. Чтоб уцелевшие от пыток, От боен за тебя Встречали день, как сил избыток, От боли не скрипя. 1935 или 1936 178–180. ВОЗВРАЩЕНИЕ 1. ЛОЦМАН Словно в снег одичалый и талый Зарываясь и шумно дыша, Та моторная лодка взлетала, Равнодушную пену круша. Во весь рост перед зыбью зеленой В ней стоял человек, невысок, Точно в лодку был врезан мореный Корабельного дуба кусок. Переносные лампы светили С теплохода на черной стене, Пегой лошадью в звоне и в мыле Эта лодка почудилась мне. Как с седла одного на другое Переносит наездника страсть, Прыгнул лоцман, повис, за тугой он, За веревочный трап ухватясь. Он карабкался долго и тяжко И на палубе стал над водой, В куртке кожаной, в черной фуражке, Запыхавшийся, мокрый, седой. Он смотрел на хрипящую воду, Отдышался и, сплюнув, пошел, Бормоча, как старик, про погоду: «Да, погодка сегодня не шелк». Мне понравилась эта лохматость, Полуночный из моря приход И прыжка его легкая сжатость Над сумбурною рухлядью вод. И когда он стоял на штурвале — Моложавый, как небо, старик, Те же волны пред ним замирали, Точно стал он другим в этот миг. Я тогда был стихами замучен, Мчался в пенистых строк полосе, Если б мне бы такая же участь — Путь вернейший указывать всем, По словесной по накипи черной Во весь рост проноситься внизу И подняться над пеной просторной, Отдышавшись от рифм и цезур. 1936 |
