Последнюю фразу он выкрикнул в полную силу голоса. И эта его решительность, необычность процедурной постановки вопроса как-то враз оборвали шум и беготню.

— Повторяю: кто «против»?

Воцарилось короткое тягостное молчание, а затем медленно поднялись три руки: Крохмаль, Розанов, Александрова…

И в тот же миг на пороге двери, ведущей в переднюю, появился лакей, испуганный, растерянный. Он едва успел выдавить слово «Полиция!», как чья-то рука в кожаной перчатке его уже оттолкнула, и комната наполнилась жандармами и дворниками, обычно при обысках исполнявшими обязанности понятых.

Дубровинский бросился к столу, чтобы схватить, порвать оставшуюся там лежать тетрадку с подготовленными проектами постановлений, и не успел. Как не успели уничтожить свои записи на отдельных листках бумаги и все остальные.

— Господа! — громыхнул тяжелым басом офицер. — Прошу оставаться на своих местах. Не двигаться. Не делать каких-либо попыток к сопротивлению. Имеющим оружие сдать его мне. Вы все арестованы. Отдельного корпуса жандармов штабс-ротмистр Фуллон.

По его знаку дворники расставили стулья в ряд. Фуллон красивым, плавным жестом предложил арестованным сесть. Полицейские надзиратели прошлись вдоль ряда, спрашивая об оружии. Все только отрицательно покачивали головой.

— Мы протестуем против такого вторжения, господин штабс-ротмистр, — заговорил Дубровинский, когда полицейские надзиратели и дворники отошли в сторону. — Мы собрались, чтобы побеседовать о новых успехах в организации профессиональных союзов в Англии. И в этом нет ничего предосудительного…

— Разумеется, разумеется, господа! — отозвался Фуллон и, позванивая шпорами, приблизился к столу. — Профессиональные союзы в Англии — это чрезвычайно интересно. И вы еще будете иметь достаточно времени, чтобы об этом побеседовать. — Он взял тетради Дубровинского. — Судя по вашему движению к столу, когда мы входили в комнату, эти записи принадлежат вам, заявляющему столь энергичный протест. С вашего разрешения, позвольте взглянуть. — Развернул тетрадь и прочел вслух: — «Предвидя возможность ликвидации самодержавия путем народного восстания в ближайшее время и считая своей задачей стремиться к такой форме ликвидации, мы берем на себя пропаганду в широких рабочих массах идеи народного восстания и призываем народ к вооружению…» Так-с! Ах, какие канальи, эти профессиональные союзы в Англии, чем они занимаются! — И скомандовал надзирателям: — Обыскать всю квартиру и, буде кто еще обнаружится, доставить сюда.

— Этот черновик, господин штабс-ротмистр, никакого отношения к сегодняшней нашей встрече не имеет, — заявил Дубровинский. — Я не помню, откуда это переписано.

— И не трудитесь вспоминать. Мы достаточно осведомлены о ваших политических взглядах, если не ошибаюсь, господин Дубровинский. У вас есть при себе паспорт? Предъявите.

Дубровинский молча протянул ему паспорт.

— Вот видите, в Москве проживать вам запрещено, а мы почему-то встретились с вами именно здесь, — усмехнулся Фуллон.

— Здесь я проездом, — отозвался Дубровинский. — А встретиться с вами мы могли бы и в Питере, где градоначальником, если не ошибаюсь, служит ваш батюшка.

— Совершенно верно, — подтвердил Фуллон. — Приятно слышать, что вы об этом осведомлены. Теперь я попрошу и остальных, надеюсь также членов ЦК РСДРП, предъявить свои документы.

— Среди нас нет никого, кто имел бы отношение к Центральному Комитету, — быстро сказал Крохмаль, давая понять остальным, как следует держаться.

— Тем лучше, — проговорил Фуллон. — Ваши документы… Гм! Яголковский Флориан и так далее. И кто же вы по своей специальности? Что привело вас сюда и откуда?

— Я инженер-технолог. Как видите по прописке, живу в Пятигорске.

Фуллон прикрыл глаза. Так посидел, подергивая губами в веселой усмешке, как бы соображая, стоит или не стоит ему открывать уже сейчас свои карты, и все же решился:

— До инженера-то вы, господин Крохмаль, еще не доучились. И напрасно. А то, что бежали из киевской тюрьмы два с половиной годика тому назад, нынче же из архангельской ссылки, вряд ли приведут вас в прелестный город Пятигорск, где прописан ваш, то есть инженера Яголковского, фальшивый документик.

Следующим был взят паспорт у Гальперина. Фуллон его долго оглядывал, сопоставляя наклеенную на паспорт фотографическую карточку с другой фотографией, извлеченной из бокового кармана своего мундира, и, наконец, удовлетворенный, засмеялся:

— Стало быть, вы из Сидранска, Юлиан Иосифович? — спросил и, получив подтверждение Гальперина, продолжил: — И по фамилии Черепушко. Но из киевской тюрьмы вместе с господином Крохмалем ведь сбежал не Черепушко, а Гальперин. Как вы можете объяснить это?

— Никакого Крохмаля и никакого Гальперина не знаю, и ни в какую тюрьму никогда я не бывал заключен; надеюсь, так же, как и вы, господин Фуллон, — невозмутимо ответил Гальперин.

— Значит, теперь у вас есть надежда посидеть в тюрьме! — весело воскликнул Фуллон. — Следующий!

— Маринич Владимир Михайлович, сотрудник газеты «Одесские новости», — Квятковский подал свой паспорт.

— Возможно, возможно! — посмеивался Фуллон, складывая паспорта в стопочку. — Только что-то Маринича среди членов ЦК вашей партии не припомню. Следующий!

— Михаил Иванович Прокушев, студент, — сказал Розанов и протянул документ.

— Очень приятно! — Фуллон взял паспорт, не читая положил на стол. — А, извините, прилежанием в школе не отличались? Случалось бывать и во второгодниках? Для студента годочки-то несколько велики. Следующий!

— Теслюков Василий Дмитриевич, исполняющий дела секретаря при прокуроре житомирского окружного суда, — заявил Носков. — Паспорта при себе не имею.

— Напрасно! — сочувственно сказал Фуллон. — Хоть чужой, поддельный, а документ всегда надо иметь. Вдруг полиция поинтересуется. Так ведь недолго и в беспаспортные бродяги попасть. А тогда… — и повертел растопыренными пальцами. — Следующий!

— Беспаспортный бродяга, — сказал Сильвин.

— Я тоже, — присоединился Карпов.

— И я! — заносчиво воскликнула Александрова.

Фуллон слегка опешил. Это уже было дерзостью, неприкрытой насмешкой над ним. Видимо, он очень заигрался с этой публикой, позволил себе выйти из официального тона, обрадованный тем, что Дубровинский и по паспорту оказался Дубровинским, а Крохмаля и Гальперина он опознал по приметам, тщательно описанным в охранном отделении. Ему сейчас бросили вызов. Поднимать перчатку он не станет. Генерал Шрамм предупредил сразу, посылая на операцию по захвату главных деятелей РСДРП, приверженцев Ленина, что следствие будет серьезным и что руководить этим следствием будет лично он сам. Пусть Шрамм и сбивает с них спесь. Он умеет. Что же касается сопляка, вторым назвавшегося беспаспортным бродягой, вот-то, наверно, был бы он поражен, если сказать, что именно он, спасибо ему, потащил за собой филерский хвост к этому дому. А остальное уже не было трудным. И Фуллон, загадочно показывая пальцем на Карпова, произнес только:

— Благодарю вас! — А затем совершенно сухо предупредил: — Господа, вы все будете обысканы. Имеющим документы лучше сдать, не дожидаясь этого.

Из внутренних покоев вернулись полицейские надзиратели и привели с собой Андреева. Он вошел хмурый, сбычившийся, шаркая по полу домашними шлепанцами. Его красивое лицо, с цыганским разлетом густых черных бровей, отражало крайнюю степень презрения к вышагивающим позади него агентам охранного отделения. Чувствовалось, что его так и распирает желание садануть их под ребра согнутым локтем.

— Господин полицейский чин, — глуховатым, бухающим голосом проговорил Андреев, — эти ваши архангелы стащили меня больного с постели…

Фуллон поднялся, сказал с достоинством:

— Имею честь представиться, Леонид Николаевич! Отдельного корпуса жандармов штабс-ротмистр Фуллон.

— Не имеет значения, отдельного или не отдельного и штабс или не штабс, — сказал Андреев, обдергивая на себе длинную, неподпоясанную рубаху с расстегнутым воротником, не то стыдясь, не то, наоборот, гордясь своим затрапезным одеянием. — Что нужно штабсу от писателя Леонида Андреева?