Увидев незнакомца в пропыленном камуфляже, дама тоненько вскрикнула «Ой» и вознамерилась удрать, но Сесёлкин, улыбнувшись, сказал:

— Зачем бояться, о дивнозадая? Я командир мобильного отряда, призван фельдмаршалом Мортимером охранять это чудесное местечко. В том числе и тебя, о дивноокая.

Глаза у Коробченко действительно были большие и красивые, а вот дивный зад её несколько покоробил.

— Фамилия? — строго осведомилась она, сдвинув брови.

— Сесёлкин, мадам, — отчеканил он, щелкнув стоптанными берцами. Конечно, настоящего щелканья не получилось, так — шмяк какой-то, но главное — старание, внимание.

— Документы, — несколько оттаяв, сказала Коробченко.

Сесёлкин заулыбался. Она не выдержала и прыснула.

— Совсем другое дело, — произнес он, подходя. — Давай, что ли, знакомиться…

Дергунов был очень удивлен, когда в его кабинет вошла Коробченко в сопровождении Касима Сесёлкина.

Кабинет у Дергунова был так себе, пусть большой, хоть на велосипеде катайся, но вот мебель… Мебель, то есть двухтумбовый стол, стулья, канцелярский шкаф, всё коричнево-желтого цвета, была пятидесятых годов прошлого столетия, обшарпанная, в чернильных пятнах, местами обгрызенная. Дергунов уже намекал-намекал Семендяеву, намекал-намекал, что в любую минуту в его кабинет могут ввалиться зарубежные гости, всё-таки не закрытый уже Объект, а современный город, куда Мортимер усиленно зазывает инвесторов, на что Семендяев отвечал, что хоть он и зам. директора по режиму и хозяйственной части, но режим и хозяйственная часть несовместимы. Хозяйственник по сути хапуга, а режимщик — ловитель хапуги. То есть, не совсем ловитель, потому как ловить воров дело полиции, но всё равно антипод. К тому же у него, у зам. директора, и средств-то нет на реконструкцию и обновление. Обращайтесь, дорогой товарищ, к Олегу Павловичу. А Олег Павлович только отмахивался от Дергунова, как от мухи, и переправлял к Семендяеву.

Так что Лёшке перед нежданным гостем было малость стыдно, неловко. Тем не менее, он себя превозмог и радостно возопил:

— Кого я вижу! Какие люди!

Выскочив из-за стола, кинулся к Сесёлкину, начал обеими руками пожимать ему руку, тот ответил, да так, что Лёшка скривился от боли.

— Всё, всё, хватит, — сказал он и нарочно переключился на Коробченко. — Нинель Эвальдовна, где вы нашли это ископаемое? Он же обитает в Казахстане…. Ой-ой, не жми так. Слышишь, Касим?

Сесёлкин улыбнулся и разжал железную ладонь.

— Да тут, неподалеку, — ответила Коробченко. — Говорит, Олег Павлович его вместе с отрядом чудесным образом переправил сюда. Охранять нас будут.

— С отрядом? — сказал Дергунов, потирая ноющие пальцы. — А где же отряд-то?

Сесёлкин, который до сих пор не проронил ни слова, посмотрел на Коробченко.

— Вот здесь я его встретила, — сказала Коробченко, подходя к новенькому трехмерному плану Волшебного леса и указывая пальцем.

— А сейчас мы где? — наконец-то разродился Сесёлкин.

— Вот тут, — показала Коробченко.

— Значит, мой отряд вот здесь, — сказал Сесёлкин, вставая рядом с Коробченко и тесня её к стенке.

Палец у него был черный, грязный, а карта, подарок Мортимера, новенькая, чистенькая и такая беззащитная.

— Не надо пальцем по карте, — попросил Дергунов, содрогаясь в душе от этого варварства. — Я вижу, где вы…. Позвольте, но здесь же сплошной лес.

— Тем не менее, мы тут, — Сесёлкин воткнул палец в лесной массив и пару раз крутанул по часовой стрелке, но, к счастью, карту не проткнул. — Здесь у нас, понимаете, казарма, конюшня, столовая и пивбар с бесплатным пивом.

— Караул, — пробормотал Дергунов. — Для всех пиво бесплатное? Для всех, для всех?

— Точно, — Сесёлкин наконец-то отошел от карты и сел на стул, растопырив колени.

— Вечером зайду, — пообещал Дергунов. — Значит, охранять нас будешь?

Сел за стол и жестом показал Коробченко, чтобы шла работать.

Та направилась к выходу, Сесёлкин плотоядно смотрел на неё.

— От кого охранять? — уточнил Дергунов.

— От зайцев, — ответил Сесёлкин.

Едва он это произнес, заработала рация. Через минуту Сесёлкина в кабинете не было, и это было хорошо. Опасный он был человек, непредсказуемый. Впрочем, он и не мог быть иным, и вот почему.

Под мордовской фамилией Сесёлкин скрывался древний воин, поставленный на охрану могильника в Барсакельмесе и способный перерождаться, то есть как бы был вечным. В соответствии с заклятием, он всё время держался поблизости от могильника, далеко не отходил. Держал связь с потусторонним миром, в последнее время — с Мортимером.

Психика у него была искажена долгим, многовековым бдением, сопровождаемым неустанной борьбой с супостатом. Супостат всегда был разный, всё более изощренный, не допускающий никакого расслабления.

Возрождался он, отягощенный прежними проблемами, которые давили, как гнёт, и никакая пенсия не светила, никакого домика с собственным садом на горизонте не маячило. Вечная суета.

Об этом на досуге Дергунову рассказал Небирос и велел никому не говорить, особенно самому Сесёлкину, если вдруг придется свидеться.

Сам Сесёлкин о своем прошлом вряд ли догадывался, принимая душевный гнёт за естественное состояние. То же самое можно сказать о будущем. Вряд ли кому-нибудь оно представляется безоблачным, впереди всегда мрак, неизбежная смерть, которая не радует. Он и о заклятии-то, поди, не знал, полагая, что такова его судьба — исполнять приказы тех, кто свыше.

О связи с потусторонним миром не думал, принимая голос в трубке за голос неведомого начальника, который всегда прав. Обычно ему являлся какой-нибудь человечек (мелкий бес-разнорабочий) с депешей, где указывалось, что нужно делать и где искать оружие и пищу, а в последние дни появилась техника.

Разумеется, не всё было так просто, как здесь сказано, было множество нюансов, жизнь есть жизнь.

Но самое главное, он рождался сорокалетним, жил в таком виде отмеренный ему срок в семьдесят лет, и умирал сорокалетним, не имея ни юности, ни старости. И, кстати, не болея. Так что непонятно было: заклятие это, то есть своего рода проклятие, или, наоборот, благо.

Этот его век в связи с разрушением могильника был последним, а жить ему оставалось ещё лет сорок.

Нет, нет, Дергунов на Сесёлкина не обижался, даже порой задавал себе вопрос: смог бы он, Лёшка, отягощенный такой кармой, иметь такое же чувство юмора, как Касим? И отвечал себе: вряд ли…

«Но казарма, но конюшня, — сказал себе Дергунов. — Могли бы и предупредить, не последний человек в этом чертовом лесу».

Дергунов оседлал велосипед и помчался по тропинке. Вскоре он нагнал Коробченко, которая не шла — плыла, нюхая сорванный цветочек и мечтательно улыбаясь. А ещё совсем недавно могла засветить в лоб своим кулачищем и даже не извиниться. Ишь, растопырилась.

— Дорогу, — рявкнул Дергунов, заставив Коробченко по-куриному заметаться: куда Лёшка со своим великом, туда и она.

В итоге Дергунов врезался в Коробченко, отскочил от неё, как мячик от стены, и улетел в кусты. А ей хоть бы хны, но, чувствуется, расстроилась хуже некуда, пустила слезу, захныкала. Однако быстро пришла в норму, выдернула Лёшку вместе с великом из кустов, как репку, повела по следам Сесёлкина.

Да, точно, вот она — казарма, вот конюшня, в которой стоят армейские джипы и пара БТР. Вот столовая, вот пивнушка. В казарме кто-то, похоже Сесёлкин, нещадно режет правду-матку, из пивной доносится чей-то нетрезвый тенорок с песней «Тамарка-санитарка» («…Бежит по полю санитарка, звать Тамарка, в больших кирзовых сапогах…»).

В пивнушке единственный посетитель — обрусевший швед с выгоревшими под нещадным солнцем волосами, который тянул: «А вслед за нею Афанасий, семь на восемь, восемь на семь, с огромной клизмою в руках…». Перед ним на столе три пустых кружки и две полных.

Никаких официантов, из бревенчатой стены торчат краны — наливай да пей. Коммунизм, однако.