Внизу было достаточно светло — на потолке через один горели светильники. Лента транспортера бежала дальше вдоль длинного широкого пустого помещения. Только лишь кое-где вдоль окрашенных оранжевым суриком стен стояли пустые стеллажи. Они были крепкие, эти стеллажи, рассчитанные на весомый груз.

Всё здесь было новенькое, ещё пахнущее краской, под ботинками хрустела бетонная крошка. Да, но как же назад?

— На транспортере, — сказал Черемушкин. — Где-то должен быть рычаг реверса.

— Ну-ка, ну-ка, — пробормотал Дергунов, подходя к полукруглой выемке в стене и вставая на четко обозначенный круг.

И поехал вверх. Это был пассажирский лифт. Вверху в потолке немедленно отъехал в сторону круглый люк.

— Это ж надо, — сказал Черемушкин.

Лифт отвез Дергунова наверх, потом привез назад. На всё ушло секунд десять, но Черемушкин сделал замечание, что они сюда не на лифтах кататься приехали, чем напрочь смазал несомненный успех Дергунов.

Следующее помещение было занято хитрыми механизмами, которые свертки разворачивали, их содержимое помещали в контейнеры на колесиках, а упаковку бросали в мусорный бак, который безостановочно сновал по залу от механизмов к пышущей жаром печке, куда самостоятельно опоражнивался.

Дергунов заглянул в один из контейнеров и заскучал. Там внавал лежала груда тел.

— Пошли отсюда, — сказал Дергунов, но Черемушкин вынул из кармана видеокамеру и принялся снимать.

Снял механизмы, печку, поснимал содержимое контейнера и то, как контейнер сам собой покатил к стене, в которой открылся черный проем.

Он прекрасно понимал, что Мортимер не одобрит его действий, больше того — одним движением мизинца лишит всего, что так щедро и незаслуженно надарил в виде аванса, но ничего не мог с собой поделать. Какая-то неведомая сила заставляла его фиксировать происходящее на видеокамеру. Похоже, и Дергунова это неведомое тоже зацепило. Он с горящими глазами показывал, что и откуда лучше снимать, чтобы вышло посмачнее, чтобы хватало за живое.

В третьем, далеко не последнем зале, находилось самое интересное. Здесь в зарешеченных клетках находились действующие экспонаты, иначе не назовешь. Мужчины и женщины, дети и старики, кто в чем. Вот трое парней, сросшихся плечами, — эти наверняка из давешней демонстрации, которая попалась им на улице Зомбера. Вот бомж, которого изметелил кто-то из местной полиции, сидит, поматывая нечесаной башкой и подвывая. Черемушкин постучал по клетке, бомж испуганно отпрянул, втянул голову в плечи.

А вот и Иеремия. Их даже двое, один пацан, другой белобрысый бугай, и всё это он — Иеремия.

— Узнал? — спросил Черемушкин, не переставая снимать, потому что это уже было конкретно, с этим человеком они уже встречались. Или не с человеком?

— Узнал, — отозвался мальчик.

Плечи у него затряслись, на глаза навернулись слезы.

— Почему вас двое? — спросил Черемушкин.

— Теорий много, а ответа нет, — сказал младший Иеремия. — Такого не должно было быть, однако факт налицо.

— И давно с вами такое? Это больно — разорваться надвое?

— Даже не почувствовали, — пробасил бугай. — А случилось это в тот же день, когда вы приходили за сумкой. Ближе к вечеру.

— Выпустить? — спросил Черемушкин, прицениваясь к висящему на двери амбарному замку. Если подцепить ломиком, то запросто можно открыть. Главное — найти ломик.

— Мы на воле и часа не проживем, — отозвался младший. — Подпитки не будет. А здесь тепло, кормят.

— Порвут нас на воле, — произнес бугай. — Куратор запросто найдет. Он теперь, я слышал, носит фамилию Берендеев. А про подпитку младший верно сказал: нет у нас, у коренных, источника бесперебойного питания, чтобы жить на воле. Что там мечтать о тонкопленочном квазиисточнике, даже завалящего микроаккумулятора нет, чтобы к розетке подключиться.

Черемушкин согласно покивал, дивясь про себя начитанности бугая. Хотя, известно же, что рогатый силен в точных науках. А эти несчастные в клетках — его создания.

— За что же вас сюда-то посадили? — спросил он.

— А ни за что, — ответил бугай. — Мы, парень, создания переходной стадии, переходные создания. Надежда на нас была большая, это мы должны были заселить территории будущего, но что-то пошло не так…

— Власть сменилась — вот и вся «не так», — сказал из соседней клетки старый весь в морщинах обращённый. Он стоял, держась за прутья и навострив лопоухие уши.

— Так что теперь мы творения не вашего Господа, а нашего, — ввернул бугай.

Выходит, изначально эти несчастные были созданы Господом, а вовсе не рогатым. Ну-ну.

— Всех в одну ночь забрали и сюда, — сказал лопоухий. — Как в тридцатые годы при большевиках. Репрессия, однако.

Бугай согласно покивал, потом сказал проникновенно:

— Шли бы вы отсюда подобру-поздорову, пока Шарк-Шарк не нагрянул.

— Уже идем, — сказал Черемушкин, понимая, что Иеремия прав и что если их схватят — толку от видеосъемок не будет никакого. — А кто эти несчастные в свертках?

— Это отходы производства, — ответил старший Иеремия.

— Эй, — сказал мальчик, протягивая Черемушкину завернутый в полиэтилен плоский бумажный кулёчек. — Спрячьте, чтобы никто не видел.

И тихонечко добавил:

— Это для Леры.

В отдалении пронзительно заскрежетал металл, заглушив последние слова мальчика. Черемушкин сунул кулёчек в карман и тут же о нем забыл.

— Меня-то за что? — провыл кто-то поблизости.

— Надоел уже, — с отвращением сказал бугай. — Ноет и ноет. Тьфу. Интеллигенция гнилая.

Черемушкин присмотрелся: в клетке через одну тосковал поэт-лирик Язвицкий. Схватившись руками за толстые прутья, он смотрел в их сторону и тихонько, как щенок, поскуливал.

Черемушкин подошел, сказал утешительно:

— Поэты во все времена гонимы. Мужайтесь, товарищ.

Язвицкий замолчал, всмотрелся в него и сказал:

— Я, значит, тут, а ты на воле? Вот он — блат. Сколько Хозяину заплатил, иуда?

Потянулся к Черемушкину руками, да они далеко не пролезли, прогалы между прутьями были узки. А так-то, если бы не клетка, обязательно бы дотянулся — ручищи у него с той памятной ночи в клубе пишущей братии значительно выросли и достигали уже пола.

— Да, брат, до Пушкина тебе далеко, — злорадно сказал Черемушкин. — Тот бы ямбом убил.

И отошел, хихикая. Сделал он это вовремя: Язвицкий побагровел, мелко-мелко задрожал, мгновенно вспух и неожиданно лопнул, обдав окружающее желтой масляной жидкостью. Тело его съежилось, потемнело, сделалось похожим на мумию.

— Забыл предупредить, — сказал Иеремия старший. — У неё, у интеллигенции, это бывает. От зависти. На то она и гнилая.

И вдруг забормотал, но так, чтобы его слышали:

— Быстренько отсюда. Шарк-Шарк идёт.

Тут и Черемушкин услышал, что кто-то быстро приближается, волоча ноги по полу. Кинулся к выходу. Дергунов сделал это чуть раньше. Вдогонку вразнобой орали: «Ату их. Вон туда поскакали. Держи шпану». Выслуживались…

Уже на лифте, куда они уместились вдвоем, Черемушкин увидел Шарк-Шарка. Тот был высок и толст, передвигался вперевалку, одет в застегнутый до шеи коричневый кожаный плащ. Шея была мощная, длинная, гибкая, отливала серебристой чешуей, венчала её маленькая змеиная голова с ужасными, завораживающими глазами.

Черемушкин навел на него камеру, нажал кнопку. Из встроенной видеолампы вырвался вдруг острый красный луч и ударил Шарку в левый глаз, после чего окно видоискателя погасло.

Остановившись, Шарк часто-часто заморгал, потом начал протирать буркала, это спасло беглецов. Лифт поехал вверх

Шарк вскинул когтистые руки, но не достал. Когти со скрежетом, высекая искры, царапнули основание лифта, который через секунду сравнялся с полом первого этажа.

«Жаль, не снял этого Шарка», — подумал Черемушкин, пытаясь догнать Дергунова, который мчался впереди со скоростью хорошего рысака.

Вот оба вломились в кусты, которые их не остановили, напротив придали прыти, потому что показалось — Шарк догоняет.