Самое интересное, что из своих поездок Семендяев привозил весьма любопытный материал, которого в архивах нипочем не нароешь. Например, протокол допроса диверсанта Крюкова (настоящая фамилия Лейбниц) от 23 марта 1949 года, в котором диверсант раскрывает настоящее место пребывания инсценировавшего самоубийство фюрера. На данном протоколе временами проступает отпечаток когтистой кошачьей лапы с корявой припиской: «написанное верно». Или ещё один артефакт: рукоять меча крестоносца с приросшим к нему запястьем (запястье отхвачено по ниточке, без сколов, выбоин, будто лазером. Даже гильотиной так не отсечешь). Кстати, предмет этот способен создавать вокруг его обладателя защитный купол. Или, скажем, хронология мировых событий до 2031 года, писанная монахом Логусом в 1531 году в Старорусской обители. Такая обитель в официальных источниках отсутствует, но то, что рукопись относится к 16 веку, сомнений нет, проверено наукой. А события на 80 процентов совпадают. И здесь имеет место след кошачьей лапы с дурацкой припиской «написанное верно». В какой, интересно, канцелярии, ставилось это клеймо? Впрочем, вопрос некорректен, мы-то знаем, где Семендяев доставал эти артефакты.

В одну из поездок черт занес его в Звенигород, и здесь, в центральном сквере, ожидая на скамеечке местного архивариуса с ценной рукописью 13 века, которую тот согласен был толкнуть за одиннадцать с половиной тысяч рублей, Семендяев подслушал любопытный разговор. Один алкаш ломающимся шепотком сообщал другому, что в трех километрах отсюда, у деревни Дютьково, которая на реке Сторожке, завелся обалденного роста великан. Жрет, как стадо свиней, зараз может выпить годовую норму самогона. Это сколько ж: годовая норма самогона? — полюбопытствовал второй. Первый только рукой махнул, а Семендяев, осведомленный о поездке Дергунова в Невель, сразу понял — это Сердюк, коего нечистая сила ведет по Лёшкиным следам.

Не любил Сергей Сергеевич нос к носу общаться со своим двойником — уроженцем Объекта Зэт. Во-первых, моложе, есть с чем сравнивать не в свою старческую пользу, во-вторых, хитрее, изворотливее, подлее, если изволите, хотя подлецом себя Семендяев не считал. Бывали, конечно, скользкие моменты, когда дела ради приходилось идти по трупам, но это ж ради дела. И, в-третьих, тот «Семендяев» был много могущественнее, просто несравненно, за что его можно было просто возненавидеть.

Но с Сердюком могли возникнуть осложнения, поэтому, получив от архивариуса рукопись и усевшись в машину, Семендяев «вызвал» двойника. Тотчас с заднего сиденья раздалось насмешливое:

— Что, тёзка, не рискуете? А вы рискните.

Семендяев, насупившись, оглянулся.

Двойник вальяжно раскинулся на мягком сиденье, смотрел с усмешечкой.

— Позвольте, милейший, — сказал Семендяев. — О каком риске речь? Вы предлагаете убить Сердюка? Извольте выдать пушку, другим его не возьмешь. Кроме того, я же не знаю: он вам нужен или он вам не нужен? Убьешь, а окажется, что он вам позарез нужен.

— Вот пушка, — двойник протянул ему длинноствольный револьвер.

Револьвер оказался тяжел, будто сделан из свинца.

— Инициатива наказуема, — пробормотал Семендяев, которому в жизни не доводилось убивать. — Почему вы, э-э, Сергей Сергеевич, не можете этого сделать?

— Потому же, почему не мне, а вам, милейший Сергей Сергеевич, придется вскорости ехать в Чехию, — ответил двойник. — По тому же вопросу, что и у Лёшки Дергунова. Кое в чем вам, а не нам карты в руки. Не могу, так сказать, брать грех на душу.

После чего, фыркнув, как кот, исчез.

Вот оно как, подумал Семендяев. Грех на душу. А есть ли у тебя душа, паршивец?

Сердюка они нашли без хлопот, невидимый двойник подсказывал Разумовичу, куда ехать. Великан сидел в полукилометре от крайних деревенских домов на берегу Сторожки, жевал батон, который в его руке казался ломтиком, запивал водой из пятилитровой бадьи. В почтенном отдалении от него сгрудилась горстка готовых порскнуть в речку пацанов, о чем-то перешептывалась. Место, надо сказать, было замечательное: деревня Дютьково располагалась в изгибе реки, на дне глубокой лощины, вокруг нетоптаная зеленая трава, раскидистые кусты, тенистые рощицы, а по бокам взмывают к небу поросшие хвойным лесом отвесные склоны.

Увидев приближающуюся машину, Сердюк забеспокоился, крикнул что-то, из кустов вдруг выпорхнула тучная Коробченко, помчалась наперерез, вопя «Караул, на помощь». Сердюк встал во весь свой великаний рост,… и вдруг бросился к ближайшему склону. А Коробченко крутилась перед машиной, норовя прыгнуть на капот.

Разумович вывернул влево, Семендяев через раскрытую форточку прицелился в Сердюка и, сказав «Прости мя, Господи», выстрелил. Сердюк упал, Коробченко вдруг очутилась рядом, просунула в форточку ручищи, принялась выворачивать револьвер. То ли генерал сплоховал, то ли дама была невероятно сильна, но оружие оказалось у неё.

— Жми, — взвизгнул Семендяев.

Разумович, дав газ, лихорадочно крутил баранку, выводя машину на пыльный разбитый асфальт.

Сзади бабахнуло, пуля разнесла заднее, потом переднее стекло, но никого не задела. Уходя от обстрела, Разумович бросал машину то вправо, то влево. Вновь бабахнуло, на сей раз мимо, Семендяев обернулся — Коробченко уже мчалась к поверженному Сердюку, который, как показалось генералу, как-то съежился, опал, будто проваливался в землю.

Отъехав на километр, Разумович остановил машину.

— Зачем? — осведомился Семендяев.

— Приказано, — ответил Разумович.

Скрипнуло заднее сиденье, и двойник сказал насмешливо:

— Что, дражайший Сергей Сергеевич, маху дали?

— Здоровая, как лошадь, — невнятно ответил Семендяев. — Честно говоря, не ожидал.

— Странно это слышать от махрового чекиста, — произнес двойник. — Ладно бы это сказал Дергунов, у которого ни опыта, ни навыков, но слышать это от вас — удивительно. Кстати, Дергунов задание выполнил, а вы, любезный? Вы-то выполнили? Где, извините, контрольный выстрел в голову? Молчите? Сказать нечего?

В машине вдруг стало невыносимо жарко.

— Что вы меня, ей-Богу, как мальчишку фэйсом об тэйбл? — угрюмо отозвался Семендяев, вытирая платком мокрую шею и чувствуя, что двойник абсолютно прав. — Извините, при подчиненных.

— Разумович вам не подчинен, — отчеканил двойник. — А временно придан. Короче, уверенности в результате нет, к тому же утеряно табельное оружие.

— Какое это табельное оружие? — пробормотал Семендяев. — Я за него не расписывался.

— Учтите, револьвер на вашей совести, — невозмутимо сказал двойник. — Если он выстрелит, я не несу никакой ответственности. Вы согласны с такой трактовкой?

«Странная формулировочка, — подумал Семендяев. — Будто индульгенцию клянчит. С другой стороны, куда деваться».

И ответил: «Согласен».

— Вот и замечательно, — сказал двойник. — Сердюк ликвидирован, орудие преступления в руках у его помощницы, с нас взятки гладки. Так что, любезнейший Сергей Сергеевич, задание вы выполнили безукоризненно.

— Как же так…, — обескураженно промямлил Семендяев.

— А так, уважаемый, что своих мы не обижаем…

Старания Сергея Сергеевича не пропали даром, в скором времени фирму его сделали филиалом подразделения, руководимого Черемушкиным, то есть напрямую подчинили Москве. А может, вовсе и не в стараниях дело. Одним словом, Семендяев теперь частенько навещал первопрестольную, уже как коллега. Прыти его можно было позавидовать. Раньше сидел сиднем и обрастал мхом, теперь всё больше пешком, рысцой, либо на тряской машине.

В конце июля Черемушкин зазвал к себе в кабинет заглянувшего на огонек Семендяева, предложил чаю, датского печенья в жестяной коробке, а когда генерал, осушив солидный бокал под десяток сахарных печенюшек, в самом благодушном настроении принялся обмахиваться картонной папкой, Василий сказал:

— Ну что, дражайший Сергей Сергеевич, пора применить вашу неуемную энергию в мирных целях. В Чехию не сгоняете? Денька на три, а то и на недельку.