— Пожалуйте в машину, — сказал Саврасов, распахнув перед Черемушкиным дверь…

А Разумович всё рыл и рыл, не обращая внимания на секущие и засыпающие его куски льда.

Вскоре над валуном вырос холм из мокрого песка и тающих поблескивающих ледышек. Черемушкин забеспокоился, но холм вдруг вздыбился и развалился, а на его месте возник грязный, как свинья, дымящийся паром Разумович с огромными, красными натруженными ладонями.

— Извольте, — прохрипел Разумович, отступая в сторону.

Град между тем поутих, сменившись вялым худосочным противным дождичком.

Котлован был неправильной формы глубиною в четыре метра, сужающийся к заполненному грязью и водой дну, в центре которого имело место поблескивающее бурой глиной продолговатое возвышение размером два метра на метр и высотою чуть больше метра. Одна из стен котлована, под которой скрывался вставший на бок черный валун, была более пологой, здесь всего удобнее было спускаться, что, оскальзываясь и преодолевая часть пути на пятой точке, и сделал Черемушкин.

Спустившись вниз, он пожалел, что не взял никакого инструмента, но Саврасов, предугадав его просьбу, сбросил вниз лопату…

Возвышение оказалось неподъемным саркофагом из потемневшего серебра. Смыв с него остатки глины, дождь прекратился, а в следующую секунду сквозь глухие серые небеса прорвался узкий острый луч солнца и ударил точно в мокрый саркофаг. Это был замечательный знак, Разумович с Саврасовым рявкнули «Ура».

Поддев лопатой, Черемушкин приподнял и сдвинул в сторону тяжелую крышку. Раздался тяжкий вздох, из недр саркофага мимолетно шибануло немыслимой вонью, солнечный луч осветил содержимое ящика и тут же погас, спрятавшись за тучи. В серебряном гробу лежала прекрасная, не тронутая тлением, будто только что заснувшая девица в золотых одеждах с золотым виноградным венцом в рыжих волосах.

Секунду-другую она так и была прекрасна, затем лицо и руки начали темнеть, черты лица заостряться, и уже через минуту в саркофаге лежала иссохшая мумия в золотом платье, а ещё через минуту всё развалилось на части, одежды истлели, смешались с грязно-желтыми костями, но и те рассыпались в прах. Остался лишь изъеденный временем беззубый коричневый череп, от которого отваливались истончающиеся куски.

Зрелище было ужасным, в памяти ещё хранился образ замечательной красавицы. Но вот процесс, похоже, остановился. На дне саркофага в куче хлама лежала единственная сохранившаяся деталь: золотой виноградный венец с прилипшей к нему, не отдерешь, частью лобной кости.

Саврасов сбросил сверху веревку, Черемушкин обвязал её вокруг пояса и с венцом в руке, подтягиваемый Саврасовым и Разумовичем, выбрался наружу.

Яму вместе с валуном Разумович закопал, оставив невысокий курган.

Что интересно, к тому времени, когда они вернулись в Москву, лобная кость, приросшая к венцу, побелела, сделалась ровной, гладкой, блестящей, будто из обработанной слоновой кости…

В сейфе Черемушкина, что на Новой Лубянке, лежали теперь три элемента, необходимые для Созидания, и Мортимер знал об этом, но приказа явиться почему-то не отдавал. Потом оказалось: ждал нужной фазы Луны, какой — не наше дело. Через пару дней он заставил перенести элементы домой на улицу Серафимовича, и среди ночи подал сигнал, заставивший Черемушкина спешно вызывать Саврасова.

Саврасов прибыл через пятнадцать минут, ровно к тому времени, когда Черемушкин со свертком в руках вышел из своего подъезда.

Гнавший в два часа ночи по пустой улице Серафимовича крутой черный Хаммер, не успев толком затормозить, врезался в багажник вывернувшего из подворотни розового лимузина. Водитель Хаммера, здоровенный ломоть, треснувшись лбом о переднее стекло и набив себе шишку, с возмущением обнаружил, что абсолютно невредимый лимузин, не подумав остановиться, со страшной скоростью мчится в сторону Малого Каменного моста. Но этого мало, в какой-то момент случается невероятное — лимузин вдруг исчезает, растворяется в воздухе, так что за ремонт и спросить-то не с кого…

Розовый лимузин вынырнул из подпространства перед источающим противоестественное голубое сияние стеклянным зданием, возле которого стоял Мортимер. Наконец-то он одел рубашку с коротким рукавом и потрепанные джинсы, и это было непривычно — из мистического персонажа он превратился в заурядного коротко стриженого негра, которых нынче полно в Москве. Правда, очень высокого негра.

Спустившись на лифте на второй подземный этаж, Мортимер с Черемушкиным прошли в лабораторию, в которой, невзирая на глухую ночь, кроптели как пчелки рядовые биороботы — трое «мужчин» и две «женщины». Встретишь таких на улице — нипочем не догадаешься, что это не люди. Запросто пили, курили, любили острое словцо, но при этом кулаки в ход не пускали, хотя могли бы замочить крепенько, мусора после себя не оставляли, а в работе были просто звери. Вот и гадай, кто лучше.

— Выкладывай, что принес, — велел Мортимер, указав на свободный стол.

Черемушкин выложил из свертка бриллиант, активатор и золотой венец. Мортимер взял последний в руки, внимательно изучил, зачем-то понюхал и удовлетворенно кивнул.

Одна из «женщин» перенесла три предмета в прозрачный бокс, где они были омыты разноцветными растворами, дезинфицированы, облучены ультрафиолетом, рентгеном и так далее и тому подобное, вслед за чем помещены на белоснежные простыни в огромную голубую капсулу с подстыкованными к ней толстыми бронированными кабелями и со стеклянным окошечком для наблюдения.

Мортимер нажал кнопку «Пуск» и подмигнул Черемушкину.

Через четверть часа, заглянув в окошечко, Мортимер расплылся в довольной улыбке, после чего нажал загоревшуюся зеленым светом кнопку «Открыть».

Капсула распахнулась. На простынях лежал крупный, абсолютно голый, загорелый молодой человек с чеканным, хоть сейчас на монету, профилем и густыми смоляными волосами, сквозь которые просвечивал золотой венец.

— Небирос, — позвал Мортимер. — Проснись.

Юноша открыл глаза, сладко потянулся и возразил:

— Я не Небирос, папаша. Или Небирос?

Бодро вскочил, плечистый такой, мускулистый, прошелся туда-сюда, насмешливо наблюдая, как миловидные «женщины» стыдливо отводят глаза от его наготы, и заявил:

— Одежду мне. Плащ какой-нибудь.

— Каков, — с одобрением сказал Мортимер и сотворил пурпурный плащ…

На первых порах Небиросу надлежало жить в квартире Черемушкина, благо комнат хватало. По паспорту, который вынул из своего бездонного кармана Мортимер, он значился Небиросом Николаем Андреевичем.

Под занавес, перед самым отъездом Черемушкина, Мортимер сказал, что самое время брать за вешалку Валета, без него созидание можно считать незавершенным. После чего вручил Василию фоторобот Гриневского из архивов КГБ.

Следующий день хмурый не выспавшийся Черемушкин провел на работе, планируя мероприятия по захвату Валета. Вечером, придя домой, был неприятно поражен вопиющей неопрятностью Небироса. По квартире Мамай прошел, шкафы распахнуты, ящики выдвинуты, содержимое на полу, посуда перебита, на стенах и потолке грязные потеки.

— Это что такое? — грозно сдвинув брови, осведомился Черемушкин.

Небирос, в своем пурпурном плаще и домашних тапках возлежавший на Васиной кровати, пожал плечами и сказал:

— Не нравится — убери.

Черемушкин схватил его за шкирку, как нашкодившего кота, но Небирос шевельнул широченными плечами, и Василий полетел на пол. Этот хам был страшно силен.

Уйдя на кухню, Черемушкин вызвал Мортимера, тот, бестелесный, вышел из стены и тут же заявил, что нужно терпеть. В существе Небирос отсутствует изначальный эталон, существо это изначально потустороннее, лишенное нравственных аспектов, аморальное. Вот поэтому и нужен Валет.

— При чем здесь Валет? — спросил Черемушкин. — Не вижу связи.

— К Валету ультиматоны применимы, к Небиросу нет, — ответил Мортимер. — И всё, и точка.

И исчез.

Пришлось молча прибираться и далее молчать в тряпочку. К счастью, Небирос заснул и спал до утра, до того момента, когда в дверь позвонили.