Остановился перед вросшей в дверной проем замшелой, позеленевшей от старости, растрескавшейся доской. Подергал за ржавую ручку, та отвалилась и угодила в засохшие кошачьи какашки.

— Тьфу, — с чувством произнес Семендяев. — Везде эти кошки.

— Это не кошачье, — сказал Мортимер, к чему-то прислушиваясь. — Мелкие бесы пометили.

Щелкнул пальцами — дверь не поддалась. Мортимер пнул ногой, дверь затрещала, выгнулась дугой, но выстояла. Что-то вдруг глухо лопнуло, погас свет, налетел валящий с ног ледяной воющий вихрь, и всё содрогнулось от чьих-то тяжелых шагов.

— Марш! — с этими словами Мортимер вышиб ногой дверь и одновременно толкнул Семендяева в открывшийся проем.

Толчок был так силен, что у генерала перехватило дыхание. Тело пошло вперед, а голова отстала, хрустнули шейные позвонки, всё онемело, Семендяев почувствовал, что стар. Этакая старая, дряхлая, немощная, ватная кукла.

За дверью оказалось не продолжение коридора, а мерцающая потусторонним зеленым светом пропасть без дна. Теряя сознание, Семендяев начал падать в неё, но Мортимер уцепил его за пиджак, выдернул обратно в постанывающий и осыпающийся от стопудовых шагов черный подвал.

Взвалив увесистого генерала на плечо, Мортимер помчался к поезду. Миг — и Семендяев уже сидел в вагоне, хотя нет, не сидел, безвольно свалился на бок.

Мортимер заглянул ему в глаза, в них не было жизни. Загорелся красным поврежденный позвонок на шее, Мортимер умело вправил его, помассировал остановившееся сердце.

Семендяев вздохнул, вытер мокрый лоб и сел. Сказал:

— Приснится же такое.

И вдруг услышал тяжеленные шаги.

Мортимер приложил к губам указательный палец и вышел из вагона. Пора было приниматься за работу.

Состав помчался к пересадочной платформе, Семендяев вглядывался в окно, пытаясь рассмотреть, кто же это так тяжело ходит. Но нет, не разглядеть. Мортимер помахал ему рукой. «Съездил называется», — подумал Семендяев, устраиваясь поудобнее и ощупывая шею, которую нещадно ломило.

Помахав уезжающему генералу рукой, Мортимер повернулся навстречу приближающемуся Драманте — самому тяжелому из существующих сеятелей ужаса. Как опытный воитель, Асмодей сразу не шел в атаку, проверял на прочность, выискивал слабые места. На этот раз он выбрал Драманта, второго после себя по силе, но не самого ловкого. «Обижаешь, начальник», — сказал бы на это иной землянин. Противника надо уважать.

Подойдя ближе, Драмант остановился. Ростом он был под три метра и такой же в ширину, весь в ядовитых шипах, буро-красный, как глина, с маленькими налитыми кровью кабаньими глазками. Мортимер рядом с ним казался худеньким недомерком, слабаком, которому нужно было с криком о помощи удирать на самую высокую гору, прятаться в самую глубокую пещеру, а не стоять нагло напротив и вызывающе пялиться.

Между ними было метров десять. И не подвал это уже был, а гулкий хорошо освещённый зал размером в три футбольных поля со стеклянным куполом наверху, сквозь который угадывались горящие багровым огнем глаза-прожекторы Асмодея.

Он показывал, что это его вотчина, что он здесь хозяин. Деритесь, а я погляжу.

Мортимер метнул в него разящую молнию, купол треснул и под яростный вой Асмодея (молния попала грозному демону в глаз) острыми иззубренными обломками осыпался на усеянный глыбами бетонный пол. Глыбы здесь были, чтобы дралось потруднее.

Крупным осколком стекла Драманта рассекло пополам, Мортимера же спасло силовое поле.

Мортимер не стал ждать, пока Асмодей проморгается, а Драмант восстановится, и покинул негостеприимный подвал.

Впрочем, этой же ночью в компании с Небиросом и Самаэлем, а также взводом биороботов он сюда вернулся.

Оказалось, что некто неизвестный, а скорее всего несколько неизвестных, разумеется не людей, в свое время немало потрудились, превратив стандартный трехмерный подвал в подобие четырехмерного со множеством ложных ходов, лабиринтов и ловушек. Асмодею осталось лишь внести в эту сложную конструкцию определенные доработки, и теперь сюда были вхожи не только демоны и бесы, но и всякая потусторонняя нечисть вплоть до реструктурированных монстров из литературных произведений.

Трудяги-биороботы до утра штукатурили и покрывали краской заделанные Мортимером дыры и полости. Небирос с Самаэлем тем временем отгоняли хлынувшую в подвал нечисть. Это было не трудно, как в тетрис играть, но хлопотно.

А Мортимер, что тебе паук, уже оплетал внешний контур подвала и примыкающего к нему тоннеля защитными знаками и монограммами. Напоследок поставил замок, который соединил все хитрые вензеля воедино. Теперь ни одна непрошенная тварь не могла сюда проникнуть.

Под зданием Академии Наук такого безобразия не было, но впредь ухо нужно было держать востро. Москва — город старинный, сюда стекается много народа, и народа непростого, а с амбициями, одаренного, с массой идей. Завладеть такими душами почетно. И овладевают, тому множество примеров. Технически всегда по-разному, бывает, что в лоб, а бывает, что изощрённо. Зачем нужно было делать какой-то подвал четырехмерным — неизвестно, но какой-то хитрый замысел был. И этим воспользовался Асмодей…

В десять утра свежий, опрятно одетый, чисто выбритый Мортимер вышел через двухстворчатую красного дерева дверь на нулевой этаж офиса на Большой Лубянке, поднялся в вестибюль и вошел в лифт.

— Эй, эй, — крикнул вдогонку дежуривший на входе крепкий загорелый белобрысый охранник Степанов, не ожидавший увидеть в спецучреждении негра, да ещё неизвестно откуда взявшегося, но лифт уже ехал наверх…

Черемушкин причесывался у зеркала, когда вошел Мортимер. В кабинете приятно пахло свежезаваренным кофе, дымящийся бокал стоял на столе. Тут же в резной тарелочке лежала пара заварных пирожных.

Черемушкин немедленно узнал непрошенного гостя и замер с открытым ртом.

— Не ожидал? — сказал Мортимер, подходя и заглядывая в зеркало.

— Милости просим, — сглотнув, ответил Черемушкин, стараясь незаметно спрятать расческу в пиджак. Незаметно не получилось, получилось суетливо.

— Да ладно тебе, — сказал Мортимер, обходя стол и садясь в кресло Черемушкина. — Тебе уже как-то Сергей Сергеич говорил, что хорошо устроился. В смысле ты хорошо устроился. Говорил?

С этими словами он взял с тарелки пирожное, откусил сразу половину, отпил из бокала.

— Олег Павлович, вы чем-то недовольны? — спросил Черемушкин, засунув-таки несчастную расческу в карман. — Мне нужно было к вам приехать?

Мортимер доел пирожное, взял второе. Осведомился:

— Ты когда-нибудь видел, чтобы я завтракал на рабочем месте?

— Я думал, вам не нужно, — ответил Черемушкин.

— Как видишь — нужно. Но я этого не делаю. Почему? Потому что это расслабляет, потому что мне некогда. Именно поэтому от меня к тебе проложена скоростная спецлиния. Цени, юноша.

— Ура, — сказал Черемушкин, не зная — горевать или радоваться.

— Молодец, — похвалил Мортимер. — Бери свою подружку, развеемся. Кстати, это она приготовила кофе?

Черемушкин кивнул.

Дверь распахнулась, заглянул спортивный охранник Степанов, увидел сидящего за столом Мортимера. Мортимер помахал ему рукой.

— Простите, Василий Артемьевич, — сказал Степанов, белозубо улыбаясь. — Это ваш гость?

— Это не просто гость, — зашипел на него Черемушкин, выпихивая грудью в коридор. — Это Олег Павлович Мортимер.

Степанов был много здоровее Черемушкина, поэтому с места его было не сдвинуть. Теперь он во все глаза, радостно разинув рот, пялился на Мортимера. Тот поманил его пальцем, Степанов как щенка отодвинул Черемушкина, пошёл к Мортимеру.

Мортимер вышел навстречу, знаком показал Степанову: стоять. Степанов врос в землю.

— Мне бы таких молодцов побольше, — сказал Мортимер, обходя вокруг застывшего здоровяка. — Иди, Вася, приведи Лерочку, я с Серегой пообщаюсь. Тебя ведь Серегой зовут?

Степанов радостно закивал.