— Зачем ты мне это говоришь? — ответила Лилит, продолжая стоять. — Это мой мужчина, не смей срамить моего мужчину. Где плод? Почему бы тебе не поговорить о запретном плоде?

— Постой, постой, — сказал ангел. — То, о чем я говорю, и есть запретный плод. Тема-то пока ещё не открыта. Нету темы, а если темы нету, то и говорить не о чем. Поэтому я возвращаюсь к твоему Адаму и предлагаю сделать выбор между плохим и хорошим. Разве плохое лучше, чем хорошее?

Адам, которому почему-то был неприятен этот красавчик, подошел и гордо произнес:

— Не приставай к моей женщине. Батюшка сказал, что это наш сад. Что ты тут делаешь? А?

— Какой же он глупый и напыщенный, — прошептала Лилит. — Пожалуй, ангел прав.

Тут раздался Голос:

— Дети мои! Опять вы от меня прячетесь. Я же говорил: не ходите в сектор с Деревом. От него одни искушения.

— Приходи вечером сюда же, — шепнул девушке падший ангел и исчез.

— Папа, папа, — заговорил Адам, устремляясь к появившемуся из-за деревьев Светоносному Отцу. — Не знаю, что делать. Эта женщина собирается вечером встретиться с падшим.

— Каков дурак, — в сердцах бросила Лилит и убежала куда глаза глядят.

«Действительно, дурак, — подумал Лаптев. — Папенькин сынок, баран. И это наш предок…. Впрочем, что это я? Ведь это же обычный спектакль, представление. Несут Бог знает что. Нужно было не валять ваньку, а написать нормальный сценарий. Вот теперь и слушай всякую дребедень. Сам виноват».

И услышал вдруг вкрадчивый голос, почти шепот:

— Не бери на себя слишком много. Так оно и было.

Лаптев посмотрел на Мортимера, но тот был занят чем-то своим. А вот Асмодей, поймав взгляд Лаптева, кивнул утвердительно. Да, мол, это я сказал, меня слушай.

— Ну вот, убежала, — расстроенно произнес Адам. — Ты же сказал, что она будет во всем меня слушаться.

— Не горюй, — успокоил его Отец, который был до того светоносен, ярок, что смотреть на него было больно, глаза слезились, всё расплывалось. — В тебе одновременно живут две сущности: мужчина и женщина, поэтому, когда не нужно — ты упрям, как осел, а когда нужно — нерешителен. Исправим положение, разделим пополам, и получишь ты женщину своей мечты, без которой жить не сможешь. Равно как и она без тебя. А искусителя сурово накажем, чтоб неповадно было. Превратим в змеищу подколодную. Лилит же неверную — в демоницу кривоногую.

Положив на лоб Адаму ладонь, он усыпил его, после чего, как и обещал, разделил на два существа.

Когда вскорости Адам проснулся, Светоносный Отец сказал:

— Это Ева, прошу любить и жаловать.

С Евой произошла некоторая путаница. Лера по ходу действия неожиданно превратилась в Лилит и, естественно, играть Еву больше не могла, тем более что куда-то скрылась. Поэтому Ева получилась невзрачная, не прорисованная, худосочная и страшненькая, как вурдалак.

Посмотрел на неё Адам, посмотрел и горько заплакал, а Отец похлопал его по плечу, крепись, мол, сапиенс, бывает и хуже, и степенно удалился.

Но уже через пару минут Ева встрепенулась, налилась соком, сделалась румяной, веселой и симпатичной. Игриво позвала:

— Адам, а, Адам.

Он глазам не поверил: что за чудо? С Лилит, конечно, не сравнишь, но хороша.

Взялись они за руки и ну прыгать да скакать. Хохочут, веселятся.

А тут вдруг из-за кустов в обнимку выходят Лилит и искуситель. Не дождались, выходит, вечера. И вот когда Лилит увидела Адама, который прыгал да скакал весьма ловко, и не казался уже чокнутым, и что-то игриво приговаривал заливающейся счастливым смехом Еве, то здорово обозлилась.

— Ты, — говорит она искусителю, — отвлеки Адама-то, зубы ему заговори. Мне с Евой пообщаться нужно.

Заговаривать зубы искуситель был мастак, это для него была пара пустяков. Сделав вид, что имеет дело большой важности, он отозвал Адама и давай ему что-то нашептывать, а тем временем Лера сорвала со смоковницы запретный плод и с улыбочкой поднесла ничего не подозревающей Еве.

О запрете Ева предупреждена не была, к тому же Лилит была такая душечка, такая умничка, такая ласкулечка. И инжир по её словам был такой вкусный, такой полезный, дорогой подружечке от всей души.

Короче, Ева съела запретный плод и он ей очень понравился, и она сорвала ещё один и угостила Адама, который, наслушавшись искусителя, стал совсем дурак-дураком.

И они обрели плоть и поняли, что цветы, оказывается, чудесно пахнут, а тень скрывает от жгучего солнца, то есть полезна. Что теперь можно пить и есть, и вода и пища необычно вкусны. Что можно беситься, кусаться, чесаться, кувыркаться. Лениться, валяться. Носиться, в дверь ломиться. Наконец, уединяться…

— Да, — уныло произнес Мортимер. — И ничего не исправишь.

— А ты бы хотел исправить? — Асмодей хохотнул. — Нет, брат, этот народец обречен, почитай протоколы серафимов. Скоро уже, скоро конец. А потом, как водится, всё по-новому, очередная попытка. Только дадут ли её, эту попытку? Впрочем, нам-то с тобой о чем волноваться? Сменим место жительства, всего и делов.

И добавил озабоченно:

— Заканчивай эту бодягу, если хочешь, чтобы актеры были целы.

В самом деле, в сфере уже появился Светоносный Отец, и уже искуситель медленно и верно превращался в змеиного гада, а Лилит — в демоницу. До Адама с Евой дело ещё не дошло, но веселья в них поубавилось, так как видели они, что Отец, глядя на них, прикрывших ладошками срам, начинает гневаться.

Какие действия произвел Мортимер — не нам знать, но по сфере пошли сполохи и через пару секунд всё вернулось на круги своя: смоковница превратилась в дуб, эдемский сад в Волшебный лес, искуситель в громадного, отливающего синевой Самаэля, Лилит в прекрасную Леру, от которой с чмоканием отпочковался Небирос, высокий Адам в среднего роста Черемушкина. Но вот ведь беда — за руку Василий держал румяную темноволосую красавицу с косой до пояса и длинными, пять спичек поместятся, черными ресницами.

Зрители, всё ещё пребывающие в трансе, дружно и громко зааплодировали, оркестр грянул туш.

Ева смотрела на всё широко раскрытыми глазами, потом повернулась к Черемушкину и сказала нежным голоском:

— Где мы?

Удивилась, что рядом с нею вовсе не Адам, и спросила:

— Кто ты?

— Сколько вопросов сразу, — ответил Черемушкин и виновато посмотрел на Леру.

Вот это, скажите на милость, командировка, вот это, будьте любезны, представление. Леру он по-прежнему любил, но и Ева была ему дорога. Может быть, даже чуть дороже, а может — наоборот. Но то, что после вылазки в грозное прошлое он сделался гораздо более мужественным, это было несомненно. А стоящая рядом Ева чудесным образом придавала ему решительности.

— Нет, нет, — сказал Мортимер. — Это уже чушь собачья.

— Ты ещё скажи «чушь свинячья», — произнес Асмодей, вместе со своим креслом растворяясь в воздухе.

Вместе с ним исчезло и его бесовское сопровождение.

Никто из присутствующих никаких странных, посторонних лиц на поляне не заметил, а кто заметил — забыл напрочь. Хотя, согласитесь, трудно упустить из виду четырехметрового гиганта в богатых одеждах, да ещё с полыхающими адовым огнем багровыми глазами, сидящего в трех шагах от тебя на украшенном драгоценными камнями золотом троне. А вот Лаптев всё видел, но решил никому не рассказывать. Чтобы тебя вновь называли дурачком? Ну уж дудки.

Настоящие оркестранты, сапиенсы, спешно заняли свои места, плохо выбритый дирижер (нынче так модно) взмахнул палочкой и полилась красивая и спокойная, способствующая хорошему пищеварению музыка. А тут и шустрые официанты подоспели, убрали грязные тарелки, принесли горяченькое. И понеслось…

О представлении говорили мало, каждый увидел то, что ему нужно, личное, даже то, чего и в помине не было, а кто же обсуждает глубоко личное. Половина зрителей, например, в деталях просмаковала сцену тесного общения Лилит и искусителя. Что захотели, то и получили, хотя на «сцене» такого действия и в помине не было. Тут уж расстарался Асмодей. Кто-то никак не мог вспомнить, что же за плод коварная Лилит всучила доверчивой Еве. Подозрительный такой плод, что-то напоминающий. Но что? А кто-то был просто ушиблен образом Светоносного Отца. Актер, сыгравший его, просто мистически потряс. Какая энергетика, каждая клеточка в такт вибрировала. Непонятны, правда, были его последние слова: «Кого обманываешь? Себя обманываешь. Я наказывать не буду, сам себя накажешь». В пустоту бросил, будто кого-то увидел…. Надо сказать, что Мортимер, которому эти слова были предназначены, всё прекрасно услышал.