— Ищу, — обрадовался Черемушкин. — Где он?

— Тебе всё доложи, — сказал «Семендяев». — Не ты один его ищешь.

И буркнул что-то непонятное.

Верзила выхватил из кармана здоровенный тесак, под ложечкой у Василия заныло. В тот же миг веревки на его руках ослабли, затем и вовсе свалились на пол. Сзади кто-то гортанно хихикнул и, жарко дыша в ухо, спросил: «Не обделался, гаденыш?» Это был второй амбал. Тем временем первый верзила освободил Дергунова.

— Как ухо, Вася? — подойдя, участливо спросил «Семендяев».

Помнится, имени своего Черемушкин не называл, но ведь и про Валета он тоже ничего не говорил. А ухо, между прочим, поныв, успокоилось. Почесывалось порою, однако не ныло. Вообще, наш человек терпелив, вынослив и зарастает на нем всякая гадость, как на собаке.

— Нипочем бы не заросло, — будто услышав, возразил «Семендяев». — Менанж вернул должок, но не подрассчитал, в результате лопнула барабанная перепонка. Век бы тебе, Вася, ходить глухим, если бы я не подлечил. Скажи спасибо.

— Спасибо, — ответил Черемушкин.

— Держись меня, — «Семендяев» подмигнул. — Пару слов, чтобы поставить точки над «и». Два моих помощника, Менанж и Фазаролли, которых ты одолел в рукопашной, люди юные, неопытные, но очень быстро всему учатся, так что не задирай носа. Впрочем, насчет помощников — это я поспешил. Какие они, нафиг, помощники? Так — подготовишки, заготовки, сырье. Ты нужнее, ты, вроде, подходишь, но придется поднапрячься, чтобы оправдать доверие.

И ни к селу, ни к городу хохотнул. В итоге получилось несерьезно.

— Как-то вы поаккуратнее бы, могут и услышать, — пробормотал Черемушкин, которому почему-то очень неудобно было сидеть в кресле, будто на разъезжающейся поленнице сидел, бугристо, всё ходуном ходит, того и гляди загремишь.

— Что такое гипноз знаешь? — усмехнулся «Семендяев», не спуская с него глаз. — Учили вас этому в университете?

— Какая разница: учили — не учили? — сказал Черемушкин.

— Кто может услышать, Вася? Ты о ком?

Тут Черемушкина отпустило, он оторвал от удава «Семендяева» глаза и увидел, что тот прав. Дергунов на своем стуле и двое амбалов застыли, как истуканы, в самых нелепых позах, вот только гипноз ли это?

— Короче, вводную я провел, чем очистил свою, хе-хе, душу, — в духе настоящего Семендяева сказал двойник. — Теперь я буду считать. При счете три ты, Вася, проснешься и этот разговор забудешь. Итак, раз, два, три…

— Как ухо, Вася? — участливо спросил «Семендяев».

— Спасибо, ничего, — отозвался Черемушкин, ловя себя на мысли, что где-то когда-то это уже было — и чудесно помолодевший Семендяев, и громоздкий, жутко неудобный стул, и этот участливый вопрос.

— Вот и славно, — сказал «Семендяев». — На всё про всё у нас пять мину. Вот вам, перво-наперво, по аусвайсу, чтоб не прятаться по кустам. А вот ваша сумка. Или не ваша?

— Наша, наша, — наперебой сказали Черемушкин с Дергуновым.

На улице их в потрепанной зеленой колымаге, чем-то напоминающей Оку, ожидал Менанж.

— А где второй? — заикнулся было Дергунов, но верзила заорал, что нечего тут, ишь умный нашелся, понаехали, шпендрики ушастые, права качают, щас мигом в лоб, каждая секунда дорога, и Лёшка живо юркнул на заднее сиденье.

Черемушкин уселся рядом с ним, но машина не тронулась с места. Шоферюга повертел головой, посвистел фальшиво, затем вышел, попинал колеса, сел на свое место, сдвинул кепку на затылок. Впрочем, нет, не сдвинул, не получилось, лишь обозначил жест. Что она, кепка эта, приклеена, что ли?

Тут из подъезда появился Фазаролли с голубой захватанной папкой, деловой такой, умостился справа от своего приятеля, прогундосил: «Ехай давай», — одним словом — ба-альшой начальник.

Надо сказать, улица здесь была пошире, чем на окраине, дома повыше, поизящнее, «Семендяевский», к примеру, был десятижэтажный, желтого цвета, с башенками на крыше, настоящая «сталинка». Людей, правда, тоже было негусто и почему-то передвигались они не хаотично, а дружными толпами. Шли и болтали кто во что горазд. Но иные топали строем, под команду командира в штатском, и сами, между прочим, в штатском. Точно репетировали.

«Ока», пыля, промчалась пару кварталов, свернула налево, поколесила по кривому тряскому переулку, затем вновь вывернула на прежнюю трассу.

— Ты это, — сказал «начальник» Менанжу. — Бензину навалом?

— Навалом, — ответил Менанж. — Чего молчишь, умник? Говори, куда ехать-то.

— Ах, да, ты же не в курсе. Зомбера 31.

— Я и говорю — умник, — процедил Менанж. — Это ж в другую сторону. Дам вот щас по ушам-то, чтоб не умничал.

Фазаролли приподнял кепку и поскреб макушку. Голова его под кепкой была абсолютно без волос, с розовой, как у младенца кожей, нежной, гладенькой, будто присыпанной тальком. А ниже линии, отмеченной кепкой, что любопытно, торчали коротко стриженые волосы. Казалось, что вместе с кепкой «начальник» отодрал часть прически. Дергунов, который тоже всё видел, судорожно заглотал.

— Эй, эй, — одернул его Черемушкин. — Не вздумай.

— Глянь-ка, получилось почесаться-то, — по-детски обрадовался Фазаролли. — Прогресс, однако.

— Эволюция, туды её, — изрек Менанж. — Разворачиваемся!

И, лихо развернувшись, помчал в обратном направлении.

Чем ближе к окраине, тем мельче, обшарпаннее, грязнее был этот странный город, плавившийся в струящемся мареве полуденного пекла. Через три минуты «Ока» остановилась у крайнего подъезда стандартной пятиэтажки, Фазаролли передал Черемушкину голубую папку и сказал: «Третья квартира».

— И всё? — выдержав внушительную паузу, спросил Черемушкин.

— А чё ещё-то? — вяло сказал Фазаролли. — Ну, Берц. Ну, Хлой Марасович. Ты и сам знаешь.

— А что с папкой делать?

— Так отдашь, чудила, — сказал Фазаролли, а Менанж, отчего-то разъярившись, заорал:

— А ну, вылазь, сволочи. Развели тут детский сад. Ещё агенты называются.

Черемушкин с Дергуновым выскочили из машины, и Менанж немедленно дал по газам.

— Типа отпустили? — озираясь, спросил Дергунов. — Может, того? Не рисковать?

— Квартира номер три, — твердо заявил Черемушкин.

— Может, всё-таки рванем когти?

— Ну, как ты излагаешь? — укоризненно сказал Черемушкин. — А ещё журналист. Пошли.

На звонок в дверь не ответили, но в квартире номер три кто-то был. Что-то там, в глубине, тихо стукнуло, еле слышно зашуршали по полу тапочки, за дверью, прильнув к глазку, задышали. Или показалось? Но нет.

— Вам кого? — раздался изнутри настороженный, бдительный голос, этакий тенорок, который легко спутать с женским голосом.

— Хлой Марасович? — тихо сказал Черемушкин. — Мы от Иеремии.

— Не знаю такого, — ответил Берц, но от двери не отошел.

— Однако именно он вас посоветовал, — сказал Черемушкин. — По поводу Гринбаума. Повторить громче, чтобы соседи услышали?

— Умоляю вас, — пробормотал Берц, торопливо впустив их и тут же заперев дверь на ключ. — Ну что за манеры? При чем здесь шантаж?

Увидев в руках Черемушкина папку, он испуганно заморгал. Был он мал, тщедушен, стар, плохо пострижен, одет в шаровары и ношеную майку, которая была ему велика. Черемушкину стало его жалко.

— Почему вы боитесь? — спросил он. — Я даже не знаю, что в этой папке.

— Я тоже не знаю, — признался Берц. — Но я знаю, чья это папка.

— Что за суета вокруг какой-то занюханной картонки? — начал было Дергунов, но Черемушкин его перебил.

— Чья же? — осведомился он.

Берц опустил глаза и, протянув руку, невыразительно сказал:

— Дайте…

Папка оказалась абсолютно пуста, но Берца, который близоруко поводил по ней, открытой, своим мясистым носом, вдруг словно подменили. Он оживился, расправил плечи, втянул висевший мешком живот, глаза его загорелись, как у орла, узревшего добычу.

— Вы именно по адресу, молодые люди, — заявил он игриво. — Какая удача, что именно вы и именно ко мне.