— Да уж, — томно согласился Тарнеголет. — Есть такой Марьян Беленький, пишет народные сказки. Одна из них называется «Бейцим шель захав». Попробуйте догадаться, о чем она. «Жили были савта ве саба. И была у них тарнеголет Ряба. Снесла тарнеголет бейца. Не простое, а шель захав». Ну и так далее.

— Я понял, вы про это, — сказал Берц, вынимая из бездонного пиджака солидное такое, увесистое золотое яйцо. — Коли вы тарнеголет Ряба, то это, похоже, ваше шель захав бейца?

Тарнеголет даже рот разинул от такого богатства. А ручонки так и потянулись к нему, так и потянулись.

— Я понял, вы олигарх, — выдавил он. — Я вас сразу узнал. Нет, я ошибся, олигарх скорее удавится, чем кому-то подарит копеечку. Вы директор золотого прииска, о вас писали в газетах.

Руки его почти дотянулись до яйца.

— А давайте меняться, — улыбнувшись, сказал Берц, отодвигая руку, чуть-чуть, чтобы держать добычу на коротком поводке. — Ваша фотография у меня есть, а вот что-нибудь ваше на память о вас.

— У вас общая фотография, — на выдохе прошептал Тарнеголет. — Там всё плохо, мелко. В память я готов пожертвовать вам, драгоценный вы наш Григорий, э-э, Макарович, хорошую фотку. Можно по пояс, можно в полный рост, с наградами.

— Фотография есть, любезный Зиновий Захарович, — мягко, уступчиво произнес Берц. — А давайте-ка что-нибудь ненужное, с чем расстаться не жалко.

Пошарил по комнате глазами, наткнулся на шкатулку и сказал:

— Да вот хотя бы эту шкатулочку. Вам её впору выбросить, а я её отреставрирую, украшу бриллиантами, надпишу «От Зиновия Захаровича Тарнеголета». Вот это будет память, так память.

— Не могу, — простонал Тарнеголет, чуть не плача. — Она старинная, от бабушки досталась, а бабушке от её бабушки. Представляете, какая она старинная? Не могу.

— А ежели так? — сказал Берц и вынул из пиджака второе золотое яйцо. — Тоже с пробой, как положено.

Тарнеголет уронил голову на грудь и еле слышно проворковал:

— Согласен.

Берц попросил газету, завернул в неё шкатулку и положил сверток в драный пластиковый пакет, подаренный ему Тарнеголетом.

— Ах, — сказал старый еврей, чуть не плача. — Единственное, что у меня осталось от бабушки. А вдруг там второе дно? И спрятано что-то ценное. Недаром же вы, хитрый человек, отдали за шкатулку так много. Это настораживают, я теперь спать не буду. Дайте мне её, дайте, я должен проверить.

Потянулся к пакету трясущимися руками, а глаза безумные, волосы встрёпаны, как у Ивана Грозного на картине Репина.

— Зиновий Захарович, — укоризненно произнес Берц. — Таких шкатулок на любой барахолке рубль кучка. Ну что вы, ей Богу? Попроси я у вас табуретку, вы и в ней стали бы искать второе дно. А уж ежели швейную машинку…

— Хорошо, хорошо, — опомнился Тарнеголет. — Ступайте себе, ступайте. Не дам я вам швейную машинку, хоть озолотите. Ишь какой, раритет ему подавай.

— Эх, да что там, — сказал Берц и, покопавшись, выудил из пиджака черную коробочку из лакированного дерева. — Хотел невесте подарить, но вам нужнее. Возьмите, возьмите, это стоит больших денег.

Тарнеголет открыл коробочку и увидел платиновое кольцо с синим бриллиантом. Впрочем, он не настолько был силен в драгоценностях, чтобы оценить их стоимость.

— Больших — это сколько? — прошептал Тарнеголет.

— На чеке написано, — ответил Берц. — Где-то два миллиона долларов. Чек — это такая свернутая бумажка под крышкой. Под чеком, между прочим, сертификат, если в чем-то сомневаетесь.

— Да верю я, верю, — отозвался Тарнеголет, разворачивая чек…

Кольцо это, спрятанное в коробочку, хранилось в Мюнхенском отделении Дойче Банка в ячейке одного русского олигарха. Как всякий русский, он хранил чек рядом с приобретенной вещью. Драгоценностей в ячейке было много, под самую завязку, о кольце он уже и думать забыл. А если учесть, что этих ячеек по всему миру у «товарища» было с десяток, то дело было совершенно чистое…

Федор между тем перегнал свой старый Фольксваген к скверу, припарковал у тротуара на свободном месте. Здесь уже не воняло, а сам дом был как на ладони.

Денек сегодня был так себе, серенький, небо вроде без туч, но какое-то беспросветное. Над вонючим домом что-то блеснуло, потом закрутился уходящий в небо узкий вихрь. Где-то высоко-высоко вихрь этот, уже обретший широту и мощь, вонзился в огромную птичью стаю, которая снизу казалась сотканной из множества черных точек. Разметал её, разнес в клочья. И началось.

Вновь собираясь в стаю, птицы эти понеслись вниз.

Громко галдя, закружились над крышами, над сквером, обгадили всё в округе. К несчастью это были вороны, которые жрут на помойке всякую дрянь и гадят метко да едко, в чем сполна убедились редкие прохожие.

Они, вороны, и не думали улетать, а постепенно сгрудились над домом Тарнеголета. Часть села на крышу, часть продолжала барражировать, будто охраняя его. Им было чем поразить врага. А ведь щедрый русский вот-вот должен был выйти…

— Два миллиона четыреста тысяч долларов, — прочитал вслух Тарнеголет сумму на чеке. — С ума сойти.

— Это ваше желание? — тут же спросил Берц, поднимаясь с продавленной тахты.

— А? — Тарнеголет поднял на него непонимающие глаза.

— Вы сказали «с ума сойти».

— Не понял, — пробормотал Тарнеголет.

— Я пошутил. Я говорю, можете на эту сумму купить приличную квартиру в центре. И не одну, — сказал Берц. — И вот что, дорогой мой Зиновий Захарович. Умоляю: не жарьте вы больше эту несчастную курицу с чесноком. Кушайте что-нибудь приличное, теперь вы богаты.

Пошёл с драным пакетом в коридор.

— Богат, богат, — согласно подхватил Тарнеголет, семеня вслед за ним. — Теперь бы колечко продать и не продешевить.

— Смело продавайте, — сказал Берц, накидывая плащ.

К тому времени, когда он вышел из подъезда, вороны угомонились, улетели на крышу, облепив её и сделав похожей на черный шевелящийся муравейник.

— Молодец, дождался, — сказал Берц, садясь в машину. — Грешным делом думал, что уедешь.

— Уговор дороже денег, — ответил Федор. — Тут вороны всех прохожих обстреляли. Думал — и тебе перепадет.

Берц ухмыльнулся и посмотрел на злополучный дом.

Именно в этот момент балкон на третьем этаже открылся. На него, вздернув подбородок, гордо вышел пенсионер Тарнеголет, воздел вверх правую руку с черной лакированной коробочкой и громким фальцетом возвестил:

— Алилуйя! Покупаю весь город с потрохами.

— Что и требовалось доказать, — сказал Берц, отворачиваясь.

— Кто это? — спросил Федор.

— Его фамилия Тарнеголет, — ответил Берц. — Это он жарит курицу.

— Чтоб ему, — пробормотал Федор.

— Не скажи, мне он помог, — возразил Берц и радостно потер ладошки. — А поехали-ка мы, Федечка, куда-нибудь перекусим. Чего-нибудь вкусненького. Где тут у вас можно вкусно и дорого перекусить?

Федечка привез Берца в ресторан «Тантрис», где сам сроду не бывал, но о котором был наслышан, как о самом дорогом. Оно и понятно: расположен в Швабинге — престижном районе Мюнхена, да ещё на улице-бульваре Леопольдштрассе. Где, как не здесь? Оказалось, правда, что не на самой Леопольдштрассе, а рядышком, в тупичке, в высотном кургузом здании с окаменевшими гаргулиями у входа. Однако…. Зато какая экзотика.

А кухня! А вино! Федя был за рулем, Феде вина не полагалось, а вот Берц оторвался не на шутку. И вот ведь что странно — пил ведрами, а не пьянел. Ел корытами, всё больше омаров и черную икру, а глаза у самого были голодные. Прожорлив оказался, мерзавец. В конце концов Федор, который уже икал от пережора, взмолился о пощаде.

Берц позвал официанта, вместо него подошел лощеный метрдотель лет сорока с корзиночкой, в которой лежал длинный, как такса, счет. Берц сунул туда кучу денег и что-то шепнул на ухо угодливо изогнувшемуся перед ним метрдотелю. Тот закивал так, что чуть голова не отвалилась. Убежал куда-то, вернулся уже без корзиночки, но с толстой книгой в сафьяновой обложке с золотым тиснением. Оказалось, что это гостевая книга — для посетителей особо почетных, особо значимых.