— Доволен ли ты, святой отец, тем, что видел в Новгороде? — спросил Александр, видимо, тронутый вкрадчивой лестью, прозвучавшей в словах паписта. — Оправдались ли надежды твои?

— О да, король Александр! Любознательность и стремление видеть древний русский город, слава о котором достигла Рима, привлекли меня, и я не жалею о понесенных трудах. Благословение святейшего престола дало мне силы для преодоления опасностей и невзгод путешествия. Ныне я получил доказательства, что величие и красота Новгорода превосходят все слышанное мною раньше о древнем городе Руси. Я увидел наяву то, что выше похвал.

Александр слушал не перебивая. Пристальный взгляд его, казалось, читал то, о чем отец Биорн не договорил, восхваляя Новгород. По лицу князя, полному внимания, улыбке, показавшейся на его губах и как бы поощряющей собеседника к откровенности, отец Биорн видел: Александр ждет от него чего-то большего, чем лесть и похвалы. И все же, зная, что мудрая, подкупающая лесть способна смягчать и жесткие сердца, отец Биорн продолжал свою речь так же восторженно, как и начал. Он стремился рассеять недоверие к себе, придать словам своим задушевную откровенность.

— Верю в искренность сказанного тобою, святой отец, — когда папист умолк, произнес Александр. — Но о другом хочу молвить: ведомы ли римскому патриарху бедствия, какие приняла земля наша от монгольских орд хана Батыя, что кровью и муками своими Русь ослабила силу Орды? Что мыслят о том в Риме?

— Понятны мне слова твои, король Александр, — голосом, полным сочувствия, произнес отец Биорн. — Ты сказал то, о чем неусыпно печется святейший престол и непогрешимый преемник апостола Петра. Римская церковь молит бога о спасении Руси и избавлении ее от плена язычников.

— Так ли это, святой отец? — спросил Александр, не меняя ни позы, ни выражения своего лица.

— Не сомневайся в искренности сказанного мною, король Александр, — ответил отец Биорн, стараясь придать сладчайшую убедительность каждому звуку своего голоса. — С вами наши помыслы и наши молитвы.

— Хочу верить тому, что слышу, святой отец. Право Руси ждать сочувствия себе и помощи от земель западных, но то ли мы видим? Давно ли послание римского патриарха — папы — провозгласило крестовый поход на Русь, как поход против язычников и варваров? Не слабость ли Руси побудила римского первосвященника поднять меч на отторжение исконных отчин наших?

Последние слова Александра смутили отца Биорна.

— Понятны мне горечь и упреки твои, король Александр, — сказал он, придавая выражение скорби своему внезапно потускневшему и опечаленному лицу. — Но что явилось причиной, побудившей покойного папу Григория Девятого издать буллу о возвращении Руси в лоно изначальной апостолической церкви? Злокозненные наветы византийской патриархии… В этом и горе и беды. Уклонившаяся от света истинной веры византийская иерархия ложью и наветами своими ограждает Русь от единения с апостолической церковью, руководимой святейшим престолом апостола Петра, первого епископа Рима. Но святая римская церковь не помнит зла, она несет прощение и грешникам, которые с искренним раскаянием приходят к ней. Нынешний папа Целестин Четвертый доверил мне, смиренному служителю церкви, сказать о том предстоятелям церкви новгородской и светским властителям.

— Принял и понял бы я слова твои, святой отец, если б не имелось доказательств иных дел, — перебил Александр речь отца Биорна. — На прошлом лете нам привелось остановить мечом поход свеев, переступивших рубежи наши; осенью ливонские лыцари захватили Изборск и Псков, разоряют зажития на путях к Новгороду. Это ли помощь нам в бедах и горе? Это ли козни восточного патриарха и заблуждения наши?

— Обида говорит твоими устами, король Александр, — оправясь от смущения, обрел прежнее спокойствие отец Биорн. — Святейший престол призывает христианнейших королей и воинов-крестоносцев не к захвату Руси и отторжению от нее того, что вручено богом, а к помощи и защите ее от язычников.

Александр помедлил. В свете мигающих от нагара свечей лицо отца Биорна и его гладкая, лишенная растительности голова приняли какой-то мертвенный, желтоватый блеск, словно посланец Рима сильнее, чем Александр, болел сердцем о горестях Руси.

— Непонятен мне твой язык, святой отец, — начал Александр и слегка усмехнулся. — Шведский правитель Биргер говорил проще. Здесь, в Новгороде, слышал я от посла его уверения, но не в дружбе. «Если можешь — сопротивляйся! — говорил мне посол Биргера, передавая его слова. — Я стою на твоей земле, пленю тебя и твою землю». Того ли и нынче ждать нам?

— Поход свеев — плод горького недоразумения, король Александр! — горячо, с чувством воскликнул отец Биорн. — Святейший престол осудил то, что совершено правителем Биргером именем христианнейшего короля, — подавив неловкость, вызванную напоминанием о походе шведов, продолжал он. — Но и в горьком плоде есть зерно радости, — последние слова отец Биорн произнес так многозначительно, словно рад был тому, что Александр напомнил о походе Биргера. — Битва на Неве прославила твое имя и возвысила Русь во мнении не только друзей, но и врагов ее.

— А Псков? Захват его Ливонским орденом меченосцев тоже плод недоразумения? — как бы не поняв лести, прозвучавшей в словах отца Биорна, сказал Александр. — Недоразумение и то, что, захватив Псков, ливонские лыцари срубили городки на нашей земле?

— О том я не ведаю, король Александр, не ведаю и того, какие воздвигнуты городки и где.

— Город Копорье в Водской пятине новгородской… Мы защищаем отчины свои, стоя на земле предков, не идем за ее рубежи, а лыцари-меченосцы «защищают» себя на нашей земле… Хочу знать: осудил их римский патриарх или закрыл глаза на то, что совершено ими?

— Я не воин, король Александр, и страшусь осуждать воинов, — отец Биорн благочестиво сложил на груди руки. — Я сказал истину: апостолическая римская церковь скорбит о бедах Руси, принятых от язычников, и молит бога, чтобы отвратил он беды ниспосланные. Пребывая в Новгороде Великом, убедился я, что ни Орда, ни лишения не сломили духа и силы Руси. Складывать ли ей оружие перед язычниками? О том желал бы я услышать слово твое, король Александр. Облекать ли себя в рубища и склонять голову перед ханами и идолами их или поднять меч и изгнать язычников?

— Если бы я спросил совета твоего, святой отец, что бы ты молвил?

— О! Я сказал бы то, что скрыто в моем сердце, — оживился отец Биорн. — Недостойно для христианина склонять голову перед неверными, — торжественно, словно произнося священную клятву, повысил он голос. — Бог вложил силу в твой меч, король Александр, и диавол, предстоящий в личине язычников, силою крестною поражен будет и повержен в прах.

— А жертвы, которые мы должны принести в борьбе, вознаградятся ли они?

— Напрасны сомнения твои, король Александр! Милость божия неизреченна. Готов я к тому, чтобы дать добрый совет, совет друга, и уверить тебя, что святейший престол благословит оружие твое, поднятое против неверных. Благородные рыцари пресвятой девы, христианнейшие короли, коих почитаешь ты ныне врагами своими, придут на помощь тебе, как союзники и друзья, плечо о плечо с тобою будут сражаться они против орд язычников.

Казалось, последние слова отца Биорна поколебали твердость Александра. Он размышлял. Довольный впечатлением, какое произвели его слова, отец Биорн терпеливо, не выдавая ни взглядом, ни движением того, что его волнует, ждал ответа. Восковые свечи потрескивали и дымились. Со двора доносились громкие голоса дружинников. Наконец Александр оторвал руку от подлокотника кресла, приподнял ее, как бы призывая к вниманию, и сказал:

— Слышал я совет мудреца, ради любознательности своей прибывшего в Новгород, или совет мужа, облеченного доверием, который высказал то, что поручено ему высказать?

— Слова мои подсказаны сердцем и желанием добра тебе и земле твоей, король Александр, — приложив руку к груди, мягко и задушевно произнес отец Биорн. — Но при отбытии моем из Рима я слышал их из уст того, кто имеет власть отпускать грехи и повелевать королями.