За время пребывания своего в Новгороде отец Биорн полною мерой испытал и почувствовал, как тяжка и печальна в стране неверных участь служителя истинной церкви, не имеющего власти карать грешников. Вынужденный положением своим легага папской курии к общению с еретиками, отец Биорн не изменил себе. Он остался тем же, кем был: непримиримым врагом погрязших в грехах вероотступников. Святое правило: «Лучше сжечь живьем еретиков и язычников, чем дать им коснеть в заблуждениях», — оставленное католической церкви отцом и поборником ее блаженным Августином, так же непогрешимо, как и то, что еретики и язычники — суть слуги сатаны.

Досадливо было воспоминание, что не навестил он при отъезде владыку архиепископа. Незадачливая встреча с князем и поход новгородского войска насторожили святителя. Отговорясь хворью, владыка не принял легата папы и ограничился тем, что через ближнего попа послал архипастырское благословение.

По мере того как отец Биорн удалялся от города еретиков, отступала и острота горестей. Теперь он более спокойно, без излишней страсти вспомнил обо всем, что видел в Новгороде, что изумляло его взор, чего не понимал он.

Как ни горька неудача, постигшая его в Новгороде, но отец Биорн не жалел о трудах путешествия.

Он видел Русь, видел многочисленные доказательства знаний и способностей русичей, умельства их в торге и ремесле. В пути отец Биорн встречал приветливость и гостеприимство смердов и займищан, находил ночлег и пищу.

Шумели вокруг нетронутые леса, богатые птицей и красным зверем, многоводные реки изобиловали рыбой; видел отец Биорн возделанные поля и людей, которые трудились на них. Смерды и займищане жили в рубленых избах, имели домашний скот, утварь… Одежда их походила на ту, что носят на посадах и ремесленные. На окраинах погостов отец Биорн наблюдал дымящиеся домницы: вотчинные холопы и вольные смерды варят и куют кричное железо. И тут, вдали от Новгорода, отец Биорн встречал кузнецов и бочешников, овчинников и искусных горшечников. Наблюдая людей, отец Биорн дивился их честности, приверженности к своему труду.

После долгого путешествия по дальним путям отец Биорн прибыл в Царьгород. В Царьгороде от ганзейских гостей, шедших на ладьях из Риги в Полоцк, отец Биорн услышал весть, повергшую его в новое, более тяжкое, чем было в Новгороде, смятение: скончался папа Целестин IV.

Отец Биорн верил и не верил полученной вести. Скорбь об ушедшем заставила святого отца забыть обо всем, что волновало его и тревожило в путешествии. Отказавшись от отдыха, он оставил возок, сел в ладью и в тот же день отплыл в Ригу.

В ночь на Петров день, после третьих петухов, жителей Пскова разбудил набат. — Пожар! Боже ты многомилостивый, неопалимая купина!.. До коей поры гореть будем?.. — неслись вопли.

Горело Застенье. Пожар начался у Плоских ворот, перекинулся к Спасу на Старом торгу, оттуда — к Овраговой улице.

— Года не минет без беды, то мор, то красный петух. Давно ли на Жирковском Всходе горело… От Всхода до Толокнянки все хоромы вымело, как помелом.

— Наказание угодников за грехи наши.

— Говорят, чу, владыка выехал со своего двора на Снятную гору, молится тамо об утишении огня.

— Дождя давно не было, сухо, как на напыльнике. — К нам не перекинуло бы…

— Далеко, да и ветер тянет в ину сторону.

Ближе к пожару, сидя на крышах, люди поливали их водой. Ветер нес красные искры; они, шипя, гасли на мокрых тесинах. Временами ветер рвал сильнее. Тогда пламя, взвившись над горящими строениями, выплевывало огненные «галки»; ветер перекидывал их на другие улицы. И если не успевали вовремя сбить огонь, новый столб черного, густого дыма вздымался ввысь. Набат не умолкал; звонили в городских концах, в пригородах и монастырях.

У Свиных ворот городская стража схватила двух посадских — те бежали от пожарища.

— Воры… Подлая чадь! — набросился на них с бранью сотник стражи боярин Нежила. — Вы поджигали Застенье?

— Не ведаем того, болярин.

— Мало вам милостей от вольного Пскова, — не слушая посадских, кричал Нежила. — Это что? — Он сорвал с пояса у одного из схваченных огниво. — Почто брал? Почто огонь положил?

— Овчинники мы, болярин.

— То-то, овчинники… Красного петуха пустили.

У ворот показались ливонские воины. Передний, поставив перед собой копье, спросил Нежилу, указывая на посадских:

— Кто они?

— На пожаре… — задохнулся Нежила. — Огонь положили.

Вокруг собралась толпа.

— За что их, братцы? — спрашивали вновь подошедшие. — Воры аль кто?

— Воры… Гляди, как полыхает Застенье. На поджоге, чу, молодцов накрыли.

— Осподи Исусе Христе, злодеи-то!..

— Да это наш… Лука Тронтилов, — указал кто-то из толпы на посадского, с пояса которого Нежила сорвал огниво. — Овчинник. Смирный мужик. Из дому-то выбежал, когда зазвонили набат.

— А ты помолчи! — толкнул говорившего рябой молодец в холщовой, измазанной красками рубахе. — Видишь? — показал глазами на Нежилу. — Свои… Переветы. Злее ливонцев они. Те поговорят, а эти… Не пожалеют, ввергнут в огонь.

— Долго ли терпеть будем? — послышался тревожный шепот.

— Недолго, — хмуро проворчал рябой. — Скоро будет к Пскову новгородский Александр с полками, изгонит он из Пскова лыцарей и переветов.

— Скорей бы! Не жизнь, а тошнехонько.

Посадских, обвиненных в поджоге, приволокли на Оврагову улицу, где пылали хоромы. В толпе, окружавшей шествие, кто ругал «поджигателей», кто жалел их. Женщины плакали, утирая рукавами глаза.

— Развяжите злодеев! — велел Нежила городовым стражам. — Они положили огонь на Пскове! — выкрикнул он, повернувшись к толпе. — За то злодейство велю сечь им руки и ввергнуть в пламя.

Тронтилов, который стоял до того не шелохнувшись, опустив голову, вдруг с силой извернулся, отбросил от себя державших его стражей, бросился в сторону и крикнул:

— Люди псковские! Не ведаем ничего мы…

Он не успел скрыться в толпе. Стоявшие вокруг ливонские воины скрестили копья. Нежила, побагровев от гнева, подбежал к овчиннику и плашмя, с силой, ударил его мечом. Окровавленного овчинника бросили на землю, рядом с оттащенной от пожарища плахой.

— Руки ему секи! — крикнул Нежила. — Пусть видит вольный Псков, как поступают с теми, кто вверг в беду город.

Утром пожар утих. Колокола, точно устав от набата, безмолвно висели на звонницах. Высоко стояло солнце, жарко палило оно, но на улицах не видно людей. У ворот Детинца и у Проезжих — в Середнем и Окольном острогах — ливонская стража.

С того дня как изменой боярина Твердилы Иванковича ливонские рыцари захватили город — вече не звонят на Пскове. Боярин Твердила волей командора фон Балка поставлен посадником, но городовые дела вершит командор. Ярославко, сын изгнанного из Пскова князя Владимира, объявлен князем, но не идет на Псков, жительствует в Ливонии.

Бояре псковские держатся за свои вотчины. Тех, кто вместе с Твердилой Иванковичем переметнулся к меченосцам, рыцари не тронули. Вотчинное боярство — опора меченосцам в Пскове. Те из бояр, что не пошли за Твердилой, бежали в Новгород; их ливонцы переняли на Опочке и перебили.

С войском меченосцев прибыл в Псков и боярин Борис Нигоцевич. Поселился он в хоромах зятя своего Нежилы, на Полонище. При вступлении в Псков командор фон Балк сказал Борису Олельковичу, что братья-меченосцы недолго пробудут в городе. Весной, как спадут реки, придут в Псков из Ливонии новые полки, и крестоносное войско выступит к Новгороду.

Боярин Нигоцевич принимал гостя. За то время, какое минуло со дня приезда его под Изборск, Борис Олелькович похудел и постарел: прибавилось морщин на его лице, голос стал глуше. Ходил теперь боярин медленно — уставал и томила одышка. Пора бы искать покоя, а он, как и прежде, быстр и смел мыслями.

Гость его — посадник псковский, боярин Твердила Иванкович. По возрасту Твердила годится в сыновья Олельковичу. Кряжистый, с крутыми плечами и бесцветным плоским лицом. Радовался он или печалился — лицо его оставалось неподвижным. В беседе с Нигоцевичем он только что сказал о приезде в Новгород князя Александра.