Строгий обет безбрачия, даваемый меченосцами при посвящении их в рыцари Ордена, лишил замок того обаяния, которое способна дать женщина. В первые дни жизни своей в замке фон Кейзерлингу даже казалось, что нога женщины не переступала порога этих холодных покоев. Но после рыцарь убедился, что в замке есть уголок, где стучат берда ткацких станов, крутятся колеса самопрялок. В этот уголок никому, кроме властителя замка, нет доступа.

Фон Кейзерлинг с нетерпением ожидал начала похода.

Ночь. В покое фон Балка горят восковые свечи. Пламя их освещает стены, некрашеный стол и дубовые скамьи. В открытое окно доносятся шум и голоса воинов. У стола, облокотись на него, дремлет рыцарь фон Кейзерлинг. От свечи, мигающей перед ним в железном подсвечнике, рыжая борода тевтона кажется охваченной пламенем. Фон Балк, широко ступая длинными, словно не гнущимися в коленах ногами, ходит из угла в угол. Шаги его подкованных железом сапог гулко отдаются на каменных плитах пола.

Вслед за легким стуком открылась дверь, и в покой вошел рыцарь фон Пален. Он бесшумно приблизился к столу и, остановясь около, скрестил на груди руки.

— Рыцари, собравшиеся в войско, и воины недовольны нашей медлительностью, брат маршал, — сказал он, подождав, пока фон Балк поравняется с ним. — Я был у костров… Спрашивают: почему тратим время на житье здесь?

— Поспешность — не храбрость, благородный рыцарь, — резко прозвучал в ответ голос маршала. — Войско наше велико, — остановившись перед Паленом и глядя на него с высоты своего роста, продолжал фон Балк. — В Дерпте полки датского короля, к нам прибывают рыцари и воины из германских и иных христианнейших земель. Вести, полученные из Руси, благоприятствуют походу. Завтра объявим войску, что выступаем в Дерпт…

— Готовится ли Новгород к встрече с войском святого креста? — спросил Пален.

— Скудны о том вести, брат. Но то ведомо, что Новгород не сможет остановить крестоносцев. Князь Александр бежал…

— Истинна ли эта весть? — недоверчиво произнес фон Пален. — Об Александре новгородском в войске говорят, что он храбр… Ты, брат маршал, в битве у Пскова видел его.

— Александр хитер, — подняв голову, сказал фон Кейзерлинг. Тонкий, высокий голос его так громко разлился под сводами покоя, точно провизжала на ржавых петлях давно не отмыкавшаяся дверь. — Когда лиса притворилась мертвой — ее убивают, не дав показать зубы. Сможем ли поступить так с новгородским Александром и его полками?

— Там мой ответ, брат Кейзерлинг, — показывая на темную щель окна, усмехнулся фон Балк.

Кейзерлинг не тронулся с места. Устало зевнув, он подвинул к себе свечу и застыл, как бы любуясь ее огоньком. Фон Пален взглянул в окно, на которое показал маршал. Там черной пустыней расстилалась над землей ночная тьма. Небо заволокли тучи. Не видно звезд. Исчезла во тьме и роща на склоне холма. Но ближе ее, и вправо, и дальше за нею — в долине, — огни костров. Их так много, что стан войска невозможно охватить глазом.

— Лиса притворилась мертвой, — не скрывая насмешливой улыбки, кривившей его губы, повторил фон Балк, — но ей ли испугать стаю волков? Волки разорвут ее прежде, чем она скроется в свою нору. Александра нет в Новгороде, это облегчит нам труды похода. Мы не задержимся в Пскове, не повторим прежней ошибки нашей, а немедленно выступим к Новгороду. И да поможет нам пресвятая дева!

В первый же день по приезде во Владимир Александр поведал отцу причину своего посещения. Ярослав, выслушав сына, одобрил его за то, что, готовясь к походу, пришел за помощью.

— Мудро, зело мудро поступил ты, Олексанко, хва лю, — сказал Ярослав. — О том, что латинские меченосцы и папские епискупы готовятся к походу на Новгород, писали мне из Полоцка и из Литвы. Большую собирают рать. В германских землях бездомными лыцаришками хоть пруд пруди. Гордятся они гербами своими, а за душой — ничего. На плечах железные латы, а под латами у иного рубище, от какого у нас, на Руси, юрод отвернулся бы. Папский двор желает подчинения себе церкви русской, а наипаче того — десятины с доходов наших, а ливонским меченосцам нужна земля наша и рабы. Потому лыцари и союзники Риму. Войска у меченосцев соберется много, в битве лыцари стойки, встречался я с ними на Омовже, помню; но и ты, Олексанко, силой не беден. Помощь дам Новгороду. Соберу рать и половину дружины молодшей отпущу с тобой.

— Страшно опоздать, батюшка, — выслушав отца, сказал Александр. — Вовремя бы встретить латынян.

— Да, медлить некогда. Рад я тебе, Олексанко, как гостю, но удерживать не стану. Едучи во Владимир, что велел ты делать попутным воеводам на Торжке, в Твери и на Дмитрове?

— Велел собирать людей ратных и оружие ковать.

— Добро, хвалю. Отдохнут кони — завтра ступай в Переяславль, собирай там войско. Я пошлю нынче гонцов с грамотами в Ростов Великий, на Суздаль, в Ярославль — велю слать ратников. К Спожинкам, через неделю, буду ждать тебя во Владимире. Выступишь на Новгород с дружиной и конным войском. Пешая рать пойдет следом. С нею пошлю воеводу Чуку и Андрейку… Велик вырос отрок, пора ему дело ведать. На проходе и в битве ты, Олексанко, наблюди брата! А теперь, с пути-то, небось устал, иди, отдыхай!

— Хотел я нынче быть в Боголюбове, батюшка, — сказал Александр. — Матушку навестить.

— Иди, — усмехнулся Ярослав. — Мать рада будет. И Андрейка при ней, в Боголюбове. Скажи ему, что пойдет в поход с тобою.

Выйдя от отца, Александр велел седлать коня.

— Дружине быть во Владимире, — указал. — Два отрока пойдут со мною.

Выехав из Детинца, повернули коней к Медным воротам.

На немощеных, с пробитыми колеями улицах города за всадниками тянулся непроглядный хвост пыли. Ветер сносил пыль, и она бурым налетом оседала на листьях репейников, на облепленных повиликой кустах крапивы и на гордо несущих раскрывшиеся лиловыми огоньками головки свои серебристых осотах. Пышные заросли пустотравья покрыли во Владимире незастроенные печища и пустыри. Но они оживали. После ордынского пожара первые избы рубили кое-как, наскоро, лишь бы крыша была да тепло. Приняв владимирское княжение, князь Ярослав не жалел трудов, отстраивал стольный город.

Новые хоромы рубят крепко, обносят тыном. В Детинце высятся соборы, заделаны проломы в стенах. И в том, что город закрывает раны свои, Александру казалось, было знамение возрождающихся сил и величия Руси.

Холмы, за которыми временами светлеют плеса Клязьмы, золотящиеся жнивьем убранные поля, кустарники на пути и величественные рощи, избы возрожденных погостов — все радовало взор.

«Постарел батюшка», — неожиданно явилась мысль. Помнил Александр отца черноволосым, не знающим удержу силе, а теперь в бороде у него много седины, плечи стали сутулее, только глаза светятся прежним огнем и волей.

Ни словом, ни намеком не пожаловался Ярослав на бремя, возложенное на него. Много ума, хитрой мудрости надо иметь, чтобы восстанавливать разрушенные и сожженные города и веси. В княжих делах Ярослав неуклонно следовал примеру старых князей суздальских.

Во власти великого князя Ярослав, как и отец его, князь Всеволод Юрьевич, видел силу, способную объединить русские земли. Он укреплял эту власть и стремился упрочить ее за своим родом. Силой, хитростью — ничем не пренебрегал Ярослав, возвеличивая Суздальскую Русь над другими русскими землями. В сношениях своих с удельными князьями он опирался на сильную и многочисленную дружину; во внутренних делах княжества заботился о развитии торговли и ремесла.

Разрушенный ордами Батыя княжий двор в Боголюбове опустел. Развалины его и сохранившаяся часть здания виднелись с дороги. Камни развалин успели зазеленеть мхом; кое-где, в щелях между камнями, пробивалась трава; гибкая, тонкая березка, будто озорная девчонка, взобравшись на остаток стены срединной части здания, играла на ветру зелеными косами. Александр представил себе боголюбовский двор, каким знал его в юности, до нашествия ордынян… Болью и тоской сжалось сердце.