— Столу окажем честь, — просто сказал Александр. — Хлебу-соли рады, и добру, кое припасено, грешно пропадать.

В шведском стане у устья Ижоры никто не помышлял о близкой встрече с русичами. После непогоды воины наслаждались теплом и солнцем. Подоспели ладьи с мукой, утих ропот на безнадежность и лишения похода.

Из шатра отца Биорна в щель неплотно прикрытой полы всю ночь пробивалась наружу слабая полоска света. Отец Биорн бодрствовал. Вечером, как только стемнело, он позвал Роальда и долго слушал рассказы о случившемся за день на стане войска. Зрение и слух горбуна были неистощимы. Он знал обо всем, что свершалось вокруг; эту способность Роальда и всезнайство его святой отец высоко ценил в слуге. Отпустив его, отец Биорн побыл в одиночестве. Размышляя о слышанном, он время от времени поднимал взор на серебряное распятие и сокрушенно вздыхал.

Летняя ночь так коротка и прозрачна, что отец Биорн не заметил, как наступило утро. Он откинул полу шатра, прислушался. На» стане тихо. У потухающих костров, опираясь на копья, дремлют сторожевые воины. Над дальними рощами только что показалось солнце. В прохладной дымке нерассеявшегося тумана солнечный шар как бы повис над землей — неестественно близкий, огромный и багровый. Дымки костров, уносясь ввысь, вьются в тихом воздухе, как белые ручейки. Медное зеркало протоки, застыв, блестит в красноватых лучах. Темные купы дубовых рощ на островах в протоке плывут вдаль… Кажется, что они вот-вот скроются из глаз, растают в просторе моря.

Отец Биорн спустился к берегу. Поляна от берега протоки до синей кромки диких ижорских лесов рябит низкорослыми вересками; кое-где среди вересков, как зеленое пламя, возносятся кусты орешника и редкие, словно рассаженные, дубки. Мысок на устье Ижоры острым клином вонзился в сонную гладь реки. На песчаном темени мыска пробиваются кустики полыни; колючие, стройные «вдовцы» гордо подняли к солнцу лиловые, пахнущие медом шарики, приманивая шмелей. На самом острие клина, словно забытая тут, грустит одинокая береза. Покрытый наростами и лишайниками корявый ствол ее расходится горстью. Береза не растет в вышину, она кругла, как шар.

Еле слышно плещет в берег вода, покачивая опустившие паруса ладьи, которые, как и всё в это утро, дремлют на приколе вдоль берега.

Отец Биорн спустился к воде, освежил лицо, потом медленно двинулся берегом Ижоры вверх, к бору. На пути он вспоминал свой вчерашний разговор с правителем. Биргер, как всегда, неожиданно, полунамеком сказал:

— Князь Александр не шлет послов, а пора. Не сговорчивее ли будут русичи, когда увидят воинов святого креста у стен Новгорода?

— Варвары-русичи не понимают иного языка, государь. Только сила крестоносного войска, как олицетворение гнева божьего, способна донести истину и свет веры в сердца нечестивцев и еретиков, — промолвил отец Биорн, молитвенно сложив на груди руки.

Биргер не сказал дня похода, но из того, что слышал из уст правителя отец Биорн, ему ясно стало — день этот недалек. Путь к Новгороду труден, но отдохнувшее войско преодолеет его. Стены Новгорода некрепки, войско новгородское ненадежно и слабо. Поразив русичей, крестоносные воины вступят в город и там вознаградят себя за лишения похода.

О, как сладостно для верного сына католической церкви явиться светочем истинной веры в варварской, заблудшей стране! Римская церковь и святейший престол никогда не забудут имени отца Биорна — первого католического епископа Великого Новгорода и земли Новгородской.

Захваченный мыслями о предстоящих ему трудах по обращению еретиков в лоно истинной церкви, отец Биорн не заметил, как удалился от стана. Неожиданно перед глазами святого отца открылся цветущий луг. В кустах ольшаников, разросшихся по берегу, щелкал, будто настраиваясь на песню, соловей; издалека откуда-то доносилось грустное посвистывание иволги.

Какое счастливое предзнаменование! Таким же прекрасным, ласкающим взор и радующим сердце, как этот луг, яркий и сказочный в роскошном убранстве цветов и зелени трав, будет венец крестового похода на Русь…

На стане просыпались воины. Шум, который доносился оттуда, вернул отца Биорна к действительности. Утомленный прогулкой, он предвкушал, как, возвратясь в шатер, успокоит себя сном. Но почему-то мысли об отдыхе заставили его вспомнить о тщетности попыток своих обратить в лоно истинной веры пленного русича, переданного на попечение святого отца словом правителя. Ни страх плена, ни апостольское сладкоречие отца Биорна не сломили еретика. Пленный или молчал, или отвергал то, что вело его к спасению. Вся мудрость отца Биорна оказалась не в силах понять упорства заблуждений грешника. Пленник давно бы понес наказание за свои грехи, был бы казнен, если б не слово святого отца, что первый еретик, схваченный воинами-крестоносцами на Руси, станет и первым обращенным к истинной вере в этой стране. Как ни обилен поток милосердия проповедника, но ничто не могло ныне заглушить гнева отца Биорна. Смерть, дарованная еретику во имя креста, очищает от заблуждений и ереси душу грешника. Эти слова папы Люция III[37], подтвержденные четвертым Латеранским собором, требуют сурового осуждения язычников и еретиков «для наибольшей славы божией и славы церкви».

Вернувшись в шатер, отец Биорн сказал Роальду, чтобы привели пленного русича. «Если милосердие божие оставило его и он не перестанет упорствовать в ереси, мы поступим с ним так, как велит бог».

Воины втолкнули в шатер изможденного, одетого в грязное, рваное рубище человека. Волосы и борода его всклокочены так, точно никогда не знали гребня. Левый глаз заволокла огромная сине-багровая опухоль, а правый, уцелевший, уставился на отца Биорна с такою ненавистью и страхом в то же время, словно видел перед собою не святого отца, а палача.

При взгляде на вошедшего строгий взгляд отца Биорна потеплел. Пухлые пальцы привычно перебирали жемчужные четки. Некоторое время в шатре длилось молчание, но вот отец Биорн поднял глаза на распятие и глубоко вздохнул.

— Познал ли ты, отступник истины, заблуждения свои и ереси? — спросил он. — Готов ли покаяться в них и очистить себя от греха?

Вошедший в шатер вслед за пленником Генрих Христиансен пересказал речь святого отца на чужом языке. Пленник не опустил взгляда и что-то проворчал.

— Что сказал грешник? — отец Биорн поднял глаза на Христиансена.

— Он сказал, что не знает за собой вины, ваша милость.

— Как?! — возвысил голос отец Биорн. — Несчастный! Скажи ему, сын мой, не бросит он упорство, то бог оставит его.

Христиансен повторил пленнику слова отца Биорна.

— Скажи своему попу, — ответил пленник, — что я хочу жить так, как умею.

— Бесконечна милость всевышнего, — выслушав ответ, поднял к небу глаза отец Биорн. — Я буду молиться за душу, погрязшую в неверии. Спроси, здешний ли житель пленник?

Христиансен поговорил с пленником на его языке и ответил:

— Он говорит — родился тут. Рыбу ловили братчиной, возили на ладьях в Новгород.

— Знает ли он короткие и удобные пути к Новгороду? Пусть укажет их! В награду получит отпущение грехов и столько сокровищ, что будет богат и забудет о бедах, которые испытал.

— Не знаю я путей к Новгороду, — ответил пленник, когда Христиансен передал ему слова отца Биорна.

— За упорство в вере и за непослушание тяжкое наказание ждет тебя, несчастный!

— Знаю о том и не ищу милости.

— Глупец! — отец Биорн не мог удержать вспышки гнева. — Тебя закуют в железы и, вырвав язык, бросят в воду.

— Если язык мой станет молить о пощаде, я сам вырву его, — ответил пленник.

— Замолчи! — отец Биорн поднялся и резко шагнул к пленнику, точно собираясь ударить его. — Бог отвернулся от тебя, и милосердие его истощилось, — вымолвил он, тяжело дыша, как от усталости. — Эй, стража!

На зов его в шатер вошли воины, в предводителе которых отец Биорн узнал рыцаря Пробста.