— Я навалился бы, — воскликнул Спиридонович. Рассердил его призыв к осторожности, почудившийся в словах Ратмира. — Вели, княже, начать битву моему полку!

— Князь Мстислав Мстиславич Удалой на Калке так-то решал, — будто про себя, промолвил Ратмир. — Выбежал вперед со своим полком и ударил… Устлал поле костями своих воинов, сам еле цел ушел.

— Начать битву большим полком, а полку Спиридоновича быть засадным, — посоветовал Гаврила Олексич.

— Не моему переднему полку, а твоей сотне, Олексич, быть в засаде, — Спиридонович недовольно оглянулся на Олексича.

— Уж не своими ли ратниками без княжей дружины хочешь бить свеев, Василий Спиридонович? — рассердился и Олексич. — Не пришлось бы тебе с позором идти с поля?

И Спиридонович, и Сила Тулубьев, и Гаврила Олексич — все были за то, что нужно поставить засадный полк, но никто из них не хотел стоять в засаде и ждать: понадобится ли в битве его сила? Будь он на их месте, и Александр шумел бы со Спиридоновичем и Олексичем. Громче всех звучал бы его голос. Он желал разбить шведов, изгнать их за рубеж; выступая в поход, давал слово в том Великому Новгороду. Исполнит ли слово — ему, князю, держать в том ответ. Александр верил в храбрость своего войска. Рядом с воинами шел он в походе, знал думы и надежды воинов. «Но чтобы разбить врага, кроме храбрости, нужно искусство воинское, — думал Александр, слушая воевод. — Побеждает не тот, кто, ради храбрости, гибели ищет в битве, а тот, кто, поразив врага, сам жив вернется».

Он вспоминал рассказы отца, князя Ярослава, о выигранных им битвах, вспоминал рассказы Ратмира о сечах, в коих участвовал воевода. Спросить бы и теперь у него совета?.. И спросил бы, но Александр знал упрямый характер витязя; слова не добьешься сейчас у него. Ратмир ждет, что решит Александр, как укажет вести бой. Решит как надо — тогда Ратмигр промолчит, только брови насупит, не домыслит Александр — Ратмир посоветует, что делать. «Ударим неожиданно и возьмем верх. Но явится ли полной победа, если свей сядут в ладьи и бегут? — в голове Александра возникали все новые и новые мысли. — Нет. Сохранив войско, свей, не пройдет и года, как вновь явятся на рубеже»…

— Скоро выступать войску, — прекращая споры, наконец, сказал Александр. И как только заговорил, он ясно представил себе все, что скажет, о чем давно думал и что решил. — В ночь наши полки достигнут свеев, — промолвил и окинул взглядом притихших воевод. — Переднему полку Василия Спиридоновича, вкупе с шелонскими ратниками и ладожанами, указываю — быть правой рукой…

Заговорив, Александр поднялся. Голос его звучал твердо, был полон решимости и сознания, что все сказанное должно совершиться.

— Трудна будет путина тебе, Василий Спиридонович, — Александр предупредил воеводу. — Но к утру, — голос прозвучал жестче, — быть тебе с полком у Невы-реки, правее стана свеев; стать скрытно. Где идти — Пелгусий даст тебе надежных людей, знающих лесные и болотные тропы. Воеводе Ратмиру, — Александр перевел взгляд на воеводу. Ратмир, как и все, сидел молча, но по блеску его глаз, по тому, как он поглаживал пальцами усы, Александр понял: не отвергает Ратмир его замысла. — Ратмиру с дружиной и воинами князя Тойво, — продолжал Александр, — быть левой рукой. Полку левой руки идти дальним берегом Ижоры, поравняться со свейским станом и стать в засаду. Я иду с головным полком; сотнику Устину Иванковичу в головном полку быть впереди, воеводам Гавриле Олексичу и болярину Силе — рядом со мной. Бой начнет головной полк. Пусть думают свей, что тут вся сила наша. А начнет бой головной и будет теснить свеев, Василию Спиридоновичу, по слову моего гонца, выйти берегом реки на поле, гнать свеев от их ладей и бить нещадно. В ладьях, кои близко, рубить днища. Ты, Ратмир, поведешь дружину, когда свей притомятся, когда велю трубить в трубы или по слову гонца моего. Биться дружине первее всего с латниками и полком лыцарским. Так сказал я, витязи, и так исполнить! В битве стоять, не жалея живота…

Первым выступил с погоста полк правой руки. На пути у него болота и топи. Нелегко одолеть их: оступишься с кочки — нога вязнет выше колена.

В походе у Андрейки пал конь. Горевал молодец о потере, но привелось ему шагать с пешими ратниками. Когда начались болота, Андрейка оказался близко от Василька. С завистью смотрел он на привыкшего к лесным и болотным тропам кричника. Будто не топь, не кочки под ногами у ратника, а тропа торная.

Светла и хороша ночь. Тонкий молочный туман, как прозрачная фата, клубится над топями. Низкорослые березы и сосны, облепленные лишайниками, еле подымают вершины над цепкими зарослями серых ивняжников. На кочках зреют бусинки наливающейся морошки, рассыпая зеленый горошек клюквы. По моховищам — и впереди и в стороны — ягодники брусничника.

В эти последние часы перед битвой Андрейка не помышлял об опасности. Почему-то казалось ему, что сейчас важнее всего не потерять из виду Василька. Вспоминался Новгород. В тумане смутно-смутно показалось впереди лицо Ефросиньи. Девушка словно звала его. Андрейка забылся, ступил вперед и… Что с ним?

Почувствовал — ноги вязнут в топь. Пытаясь выбраться на кочку, Андрейка метнулся в сторону. Ноги не повинуются. Засасывает их глубже.

А ничто, кажется, не изменилось вокруг. Мох, кочки, чахлые березы и сосенки, окутанные прозрачным туманом; в стороне, близко от Андрейки, жесткий и высокий ягодник голубичника, за ним зелень осоки и разводье, обрамленное рыжими метелками быльника. Все как прежде, а между тем страшная беспомощность сковала его. Топь засосала по пояс… Он вскрикнул:

— Тону! Падь сосет…

Ушедший вперед Василько оглянулся. Увидев бледное от испуга, беспомощное лицо Андрейки, кричник поспешил на помощь. С трудом удерживаясь на зыблющейся кочке, протянул ратовище:

— Держись, паробче!

С помощью Василька Андрей выбрался на кочку. Когда почувствовал под собой ее хотя и шаткий, но твердый грунт, он, стыдясь за свою неловкость, растерянно взглянул на кричника. Тот усмехнулся:

— Не свычен ты, молодец, ходить по болотинам, — сказал. — На кочки ты, на самые кочки ступай, — поучал он. — А то — и мох зеленый и травка тут, а ступишь — нога как в кашу. Зыбун.

— Спасибо тебе, помог.

В шатре Биргера в эту ночь долго горели свечи. Правитель уединился с маршалом войска Тордом Канутзоном. Маршал Торд — невысокий, широкоплечий, с седыми, опущенными вниз усами, принадлежал к высокому роду Сигунда Ринга, последнего короля из Ильфадмов. Он — единственный из рыцарей войска — пользовался правом беспрепятственного входа в шатер правителя. Сейчас, сидя в шатре, Торд откровенно высказал Биргеру свое недовольство задержкой похода.

— Что держит нас в здешних гнилых местах? — спросил он. — Войско покорно твоей светлейшей воле, герцог, но мы пребываем в неведении. Варвары русичи, скрывающиеся в лесах, бродят тайно вокруг стана войска…

— Русичей, кои будут схвачены благочестивыми воинами в окрестных лесах, предавать смерти, — мимоходом, не глядя на маршала, обронил Биргер.

— У нас нет пленников, — сказал Торд. — Схвачен один, но и он у святого отца, духовника вашего, который поклялся, что первый русич, появившийся в войске христианнейшего короля, будет и первым обращенным к истинной вере. Войско недовольно…

— Чем?

— Тем, что воины не находят добычи, которой искали, переступая рубежи русичей. Нет вестей и от рыцаря Карлсона, ушедшего к князю новгородскому.

— Мы не знаем причин, задержавших в Новгороде рыцаря Карлсона, — медленно произнес Биргер. — Но мы выступим, маршал.

Лицо Биргера оставалось неподвижным. Казалось, говорит кто-то другой. Торда Канутзона, как и всех, знавших Биргера, поражало умение герцога скрывать свои чувства. Он жесток, но никто не видал его в гневе; он равнодушен к судьбам окружающих, но казался равнодушным и к собственной судьбе. Между тем едва ли кто лучше маршала Торда понимал, что за бесстрастным, ничего не выражающим лицом правителя скрывается себялюбие — жестокое, хитрое, способное на все. Род Фолькунгов, к которому принадлежит Биргер, в вековой борьбе за королевскую власть между династиями Сверкеров и Эриксонов поддерживал потомков короля Эрика. Когда Кнут Длинный, последний из Сверкеров, изгнал короля Эрика Шепелявого, Биргер прикинулся сторонником Кнута. Во время пиршества, устроенного им для друзей нового короля, Биргер велел своим воинам перебить гостей. Король Кнут бежал, Эрик Шепелявый вернулся в Швецию.