Олёнушка лежала неподвижно. Слышит ли она? Опустившись на колени, Ивашко смотрел на ее лицо — побледневшее и осунувшееся.

— Олёнушка, — шептали его губы. — Почто не открылась мне, зачем таилась?

Он склонился над ней. Губы его горячим поцелуем прижались к ее лбу.

Горе Ивашки тронуло секирников. Басюк Сухой сидел у костра и, ломая сухие ветки, подбрасывал их в огонь. Он смотрел, как вспыхивающее пламя тянулось вверх, напоминая что-то давнее, полузабытое, но близкое и родное сердцу. Лукмашка распахнул тегилей, оторвал от рубахи тряпицу и, смыв снегом запекшуюся на руке кровь, сосредоточенно перевязывал зиявшую на ладони глубокую ссадину. В бою с латниками он схватился рукой за вражеский меч; хотя и одолел врага, но и свою кровь увидел. Емеля оказался ближе к Ивашке. Он, не мигая, удивленным взором смотрел в лицо девушки. Это лицо напомнило ему погост на Маяте, Горыньку, стоявшую у дороги, когда вотчинные стражи вели его в острожек к Душильцу. «О чем лила слезы Горынька? — снова и снова спрашивал себя Емеля. — О чем?»

Лежавшая до того неподвижно Олёнушка шевельнулась. Она приподняла руку, словно бы желая опереться на нее, и открыла глаза.

— Ивашко! — прошептали губы. — Ты?

— Я… Я это! Слышишь меня?

— Да. Не чаяла так-то встретить… Видела тебя в войске, ждала — узнаешь… Татку злодей замучил…

— Нет, жив Данила, вызволили его, — Ивашко заговорил быстро-быстро, не сводя глаз с лица девушки.

— Жив татко? — повторила она. — Правду молвил?

— В княжем городке в Шелони Данила…

— И я буду жить. Ах, Ивашко, как хочется жить! Не оставляй меня! Возьми с собой!.. Любишь?

— Люблю! — стараясь вложить в это слово все чувства свои, сказал Ивашко. — Жизни ты мне дороже, и счастья без тебя нет.

— Рада я… Верю тебе, Ивашко. Вот и боли нет, раны не чую. Встану сейчас.

— Нет, Олёнушка, не тревожь себя, — остановил ее Ивашко. — Придет время — встанешь, а теперь-то…

Осторожно, точно боясь уронить драгоценную ношу, Ивашко поднял девушку. Она улыбнулась, положила руку на его плечо и закрыла глаза.

Вдали, — над озером; ярко-ярко пылал закат. В наступивших сумерках, на холме, у опушки бора, освещенный алым пламенем зари, золотился над полем победный стяг войска русского.

После длительного и трудного путешествия в Каракорум[52] князь Александр Ярославич возвращался к себе в Новгород. В Каракорум выехал он еще весной вместе с братом Андреем, а теперь наступила осень. По разбитым и набухшим грязью дорогам княжий поезд тащился медленно, с частыми остановками и задержками на переправах через реки и топкие болотища.

Нелегко Александру было согласиться на это путешествие. Тревожили горестные воспоминания о внезапной кончине отца. Не прошло еще и трех лет с той поры, когда Ярослав Всеволодович, подчиняясь настойчивому требованию великого хана Гуюка, выехал к нему в Каракорум. Ярослава сопровождали до полусотни дружинников и послы золотоордынского хана Батыя. Многие из людей князя погибли в пути, не вынесши путешествия по жарким и безводным пустыням.

В Сарае, столице Золотой Орды, хан Батый, дружески относившийся к Ярославу, предупреждал его об опасности, угрожающей при дворе великого хана. «В Каракоруме, — говорил Батый, — властвует не хан, а наибы, близкие к ханшам Огуль-Гамиш и Туракине. Ханши — враги мне. То, что я поставил тебя отцом князей русских, вызовет к тебе зло и ненависть ханш. Берегись их, князь, не слушай хитрых и льстивых речей, помни: не желают они видеть на Руси сильного князя, рады будут посадить своего, послушного им, как овца, и глупого, как баран».

Хан Гаюк без почета принял русского князя. А когда позвал к себе, ханша Туракина подала Ярославу отравленную чашу. Он выпил яд. Это было в последний день сентября тысяча двести сорок шестого года.

В те черные дни прибыл в Новгород гонец ханши Туракины. Ханша звала Александра в Каракорум. «Хочу подарить тебе землю отца твоего», — писала она в грамоте. Александр не поехал. «После злой гибели отца моего не радость ждет и меня у великого хана, а смерть или плен вечный», — сказал он.

Через год после битвы с меченосцами, в тысяча двести сорок третьем году, войско хана Батыя, находившееся до того в землях сербских и угорских, повернуло на Русь. В приволжских степях Батый основал ханство Золотую Орду и поставил город Сарай — столицу нового ханства. Но Батый не вышел из повиновения великому хану, жившему в Каракоруме. Он объявил Русь своим улусом и потребовал от русских князей покорности и приезда их в Сарай. Ярослав первым из князей исполнил требование хана, поехал на поклон к нему.

После внезапной кончины его княжение владимирское принял по старшинству, как обычаем положено, брат Ярослава Святослав Всеволодович. Батый не противился этому, но великий хан не признал нового князя и потребовал приезда к нему, в Каракорум, Александра и Андрея Ярославичей.

Когда Александр прибыл во Владимир и встретился со Святославом, тот сказал ему:

— Великий хан зовет тебя, Александр, и брата твоего Андрея к себе. Волен ты поступать, как хочешь, но страшусь, не сталось бы с тобою в Орде того же, что сталось с отцом твоим, а моим братом Ярославом.

— Я князь новгородский, — ответил Александр, — а Новгород не данник Орды. Не приму воли великого хана.

— То правда, Александр Ярославич, Новгород не данник, нет в нем ханских баскаков, но не примет он воли хана — навлечет тем беды ордынского нашествия и на себя и на другие русские земли. Ты молод, имя твое высоко на Руси. Сможешь ли отвести от себя и от Руси руку хана?

— Не знаю. Горько мне.

— Да, не легко нести иго; тяжко оно земле нашей, всем людям русским, но время ли браться за меч и искать гибели? Послушай моего совета, Александр Ярославич, иди к великому хану, но прежде навести Сарай. Хан Батый высоко ставил отца твоего. Ты заступил Русь от латынян, а Батый не враг сильных. Его совет не лишним будет тебе в Каракоруме.

Снести ли унижение гордому князю! Но Святослав прав. Пусть смирится гордость. Ей ли быть ценою горя и бед! Покорность хану — не гибель Руси. Так раздумывал Александр. И кажется, только теперь понял он, как далеко загадывал Ярослав, отвергая союз с папистами, приняв мир и покорность Орде.

Не пробыв и недели во Владимире, Александр и Андрей Ярославичи выехали в Сарай, а оттуда в Каракорум, к великому хану.

Перед самым приездом Ярославичей в Каракорум умер хан Гаюк; опираясь на приверженных ей наибов, ханша Огуль-Гамиш захватила власть. Принимая Ярославичей, ханша оказала Андрею предпочтение перед братом. Скоро это было подтверждено тем, что ханша отдала Андрею княжение владимирское и назначила его великим князем. Александр вел себя так, словно бы и не заметил обиды, нанесенной ему. Он казался простым, откровенным, в то же время ограниченным и наивным; жил так, как будто не испытывал ни тревоги, ни беспокойства за свою участь.

Князь Андрей готовился к отъезду во Владимир, Александр оставался в Каракоруме, все еще не ведая о том, что решит о его судьбе великая ханша. Накануне отъезда Андрея Александр принял участие в состязании ханских богатырей и в борьбе победил близкого великой ханше богатыря Убилая. Это испугало друзей князя. Андрей Ярославич, встревожась, как бы месть ханши за поражение Убилая не обратилась и на него, владимирского князя, в гневе обрушился на Александра с упреками за то, что он сделал.

— Жаль тебе, брате, княжения владимирского, страшишься потерять его? — спросил Александр.

— Нет. Княжение владимирское дано мне по праву.

— И будешь княжить во Владимире, — усмехнулся Александр. — Ханша благоволит тебе и из-за моей вины не обидит.

Опасения Андрея оказались напрасными. Убилай и не думал мстить Александру за поражение, принятое от него. Встречаясь с ним, называл его теперь богатырем, другом своим.

Вот уж неделя прошла с той поры, как уехал из Каракорума Андрей Ярославич, еще одна минула. Медленно, убийственно медленно тянулись дни. На людях Александр был, как и раньше, весел и беззаботен; глядя на него, никто и подумать не мог о том, какие муки переживал он, томясь безделием ханского плена. Он не просил ничего себе и не искал милости; ничем не унизил себя. Наконец, точно наскучив испытывать терпение Александра, великая ханша позвала его к себе.