И вот пошли. Плывут поля… Гудит веселый столб букашек. Как паруса вдоль корабля, Надулись пазухи рубашек. Бормочет пьяный ветерок, От елок тянет скипидаром. Степаныч жарит сквозь песок, А я за ним плетусь омаром. Пришли! Внизу звенит река Живой и синенькой полоской. Вверху с ужимкой старика Присел на горке домик плоский. На кухне тетушка стучит. В столовой солнце — древний пращур… Матвей Степаныч ест, как кит, А я, как допотопный ящур! Еда — не майский горизонт И не лобзание русалки, Но без еды и сам Бальмонт В неделю станет тоньше палки… Господь дал зубы нам и пасть (Но, к сожаленью, мало пищи),— За целый тощий месяц всласть Наелись мы по голенище!.. Ведро парного молока! Горшок смоленской жирной каши, Бедро соленого быка И две лоханки простокваши!!! Набив фундамент, адвокат Идет, икая, на крылечко. Я сзади, выпучив фасад, Как растопыренная печка. Перед крыльцом свирепый пес Раскрыл зловеще глазенапы, Но вдруг раздумал, поднял нос И положил на грудь мне лапы. Сирень, как дьявол, расцвела! Глотаю воздух жадной глоткой. Над носом дзыкает пчела, И машет липа мощной щеткой. Пошли в лесок и сели в тень. Степаныч сунул в рот былинку, Надвинул шляпу набекрень И затянул свою волынку: «Интеллигентный блудный сын, К сосцам земли припал я снова… Как жук, взобравшийся на тын, Душа в лазурь лететь готова! Старик Руссо вполне был прав: Рок горожан ужасно тяжек… Как славно средь коров и трав Дня три прошляться без подтяжек! Поесть, поспать, пойти в поля, Присесть с пастушкой возле ели… Земля! Да здравствует земля!.. Какого черта, в самом деле!..» «Какой, вздохнул я, там Руссо! Здесь — хутор, в городе — клиенты. Лицо, как круглое серсо… Бывают, брат, милей моменты: Пиджак редеет, как вуаль, В желудке — совестно поведать…» Племянник, пасть уставив вдаль, Орет нам издали: «О-бе-дать!» Опять едим! О, суп с лапшой, Весь в жирных глазках, желтый, пылкий… На стул трехногий сев пашой, Степаныч ест, как молотилка… «Что слышно в городе?» — «Угу». Напрасно тетушка спросила: Кто примостился к пирогу, Тот лаконичен, как могила… В гостиной — рыхлая софа, На дне софы — живот и пятки. Дымится трубочка. Лафа! Синьор, уснули? — Взятки гладки. Как морж, храпит мой визави, На лбу колышется газета, И мухи в бешенстве любви, Жужжа, флиртуют вдоль жилета. На стенке в бусах и чадре Висит грудастый бюст Тамары. Запели пилы на дворе, Душа напевнее гитары… Шуршат страницы под рукой: «Война и мир», «Новейший сонник». Слежу, прильнув к столу щекой, Как едет в небо подоконник… Но вот в стекло ползет закат, Краснея, словно алкоголик. В столовой мисками стучат… Не обойтись, увы, без колик! Кряхтя, приятель мой встает, Ворчит спросонья заклинанья И долго смотрит на живот, Как Чингисхана изваянье. Хлопочет тетушка опять И начиняет нас, как уток. Вдвоем пудов, пожалуй, с пять Съедим мы здесь в теченье суток! «Матвей, дай гостю бурачков»… Трещат все швы! Жую, как пьяный,— А сон, знай, мажет вдоль зрачков Тягучим клейстером нирваны. Племянник Степа, свесив зоб, Сопит и тычет гвоздь в винтовку. Лень встать, а то как ахнет в лоб, Так будешь к празднику с обновкой… Клокочет толстый самовар. Внутри — четыре круглых рожи… Зудит, как муха, сонный пар. Внизу рычит ночной прохожий. Бросаем «Ниву» к псам под стол,— Пред тетушкой склоняем шею И, зверски вдавливая пол, Плетемся к старичку Морфею. Увы, ужасный диссонанс! О, где перо Торквато Тассо?! Мильоны блох, прервав свой транс, Вонзились сразу в наше мясо… На чреве, бедрах и боках Мы били их, как львов в Сахаре! Крутили яростно в перстах, На свечке жгли… Какие твари!.. Мой друг в рубашке на полу Сидел бледнее туберозы И принимал, гремя хулу, Невероятнейшие позы… |
