* * *[72] Игрою детской увлеченный, Я наблюдаю много лет, Как одноногие девчонки За стеклышками скачут вслед. Мальчишки с ними не играют, А лишь восторженно галдят, Когда такая вместо рая Вдруг попадает прямо в ад. И неудачнице вдогонку Грозятся бросить кирпичом. На то она ведь и девчонка, Им все, девчонкам, нипочем. ПУРГА[73]
Я лучше помолчу, Пока растает лед, Что горному ключу Платком заткнули рот, Что руки у реки Развязывать нельзя, Что нынче у пурги Ослепшие глаза. Но я сказать могу, Что было б все иначе, Когда бы к нам в тайгу Пурга явилась зрячей. От этих грозных гор И камня не оставив, Разбила бы забор И выломала ставни. Гуляя здесь и там, Свою срывала б злобу, Взъерошенным клестам Пришлось глядеть бы в оба. И зайцы в том краю Не смели б показаться. Куда-нибудь на юг Гнала бы их, как зайцев. И в снежной синей пене Тонули бы подряд Олени и тюлени, Долины и моря… КАРТОГРАФ[74] Картограф выбрался на гору, Ночные звезды шевеля, — На высоту свою, с которой Чужою выглядит земля. Картограф горы ловит в клетку, Он землю ловко захлестнет Географическою сеткой Меридианов и широт. Затем, чтобы магнитным ухом Прослушать внутренность земли, Ей распороть бурами брюхо, Сюда разведчики пришли. Придут небритые мужчины На этот меченый простор, Чтоб стали резкими морщины На потемневших лицах гор. Он у ветров тайги учился Деревьям косы заплетать, Он мясом с птицами делился И ястребов учил летать. Он у ручьев в грозу с дороги Большие камни убирал, Чтоб не сломать о камни ноги Ручьям, бегущим возле скал. Он добирался до истоков, Где открывает ключ реку, Чтобы она лилась потоком И к морю вынесла строку. Земля поставлена на карту И перестала быть землей, Она лежит на школьной парте Не узнаваемая мной. * * *[75] Кусты у каменной стены Крошат листву передо мною, И камни дна раскалены И пышут банным душным зноем. Стоят сожженные цветы Под раскаленным небосводом И ждут, чтоб наклонился ты И вырвал их и бросил в воду. Или унес к себе домой От этой жаркой, твердой тверди, Чтоб их не мучил больше зной, Хоть за минуту перед смертью. Чтоб там, в стакан вместясь с трудом, Зашевелили лепестками И робко в комнате потом Тебя глазами бы искали. И этот благодарный взгляд Тебе бы был всего дороже, Всех славословий и наград И жизни всей дороже тоже. [76] РУБЛЕВ Когда-то самый лучший Российский богомаз, Что попадать научен Не в бровь, а прямо в глаз, Знакомых сельских модниц, Ведя на небеса, Одел под богородиц — Иконы написал. Конечно, он язычник Без всяких выкрутас, И явно неприличен Его иконостас. Но клобуки и митры Знакомых мужиков Сошли с такой палитры, Исполненной стихов, Что самый строгий схимник, Прижизненный святой, Смущен, как именинник, Подарка красотой. И Бог их не осудит Хотя бы потому, Что их не судят люди, Любезные ему. И Петр, узнав Андрея Под ангельским венцом, Закрестится скорее И ниц падет лицом. …………………………. В картинной галерее, Где вовсе не собор, О тех же эмпиреях Заходит разговор. Стоят немея люди И думают одно: Заоблачное чудо На землю сведено. Все нам покажет сразу, Загадочно легка, Невежды богомаза Наивная рука. вернутьсяНаписано в 1949 году на ключе Дусканья. Из самых, самых первых стихотворений, записанных мной, еще не боявшимся многословия. вернутьсяСтихотворение написано в 1949 году на Дальнем Севере, близ ключа Дусканья на левом берегу реки Колымы, где я работал фельдшером и впервые с 1937 года получил возможность одиночества и писал стихи день и ночь. Строфы были шатки, буквы не всегда уверенно вставали в строки, но сознание, что поэтическая сила, способность к стихосложению вернулась, наполняло великой радостью мою жизнь… Я ничего тогда не ждал от жизни — ни плохого, ни хорошею… Ждал только утра, чтобы писать снова и снова. Я записывал стихи в самодельные большие тетради из оберточной бумаги, сшитые той же нитью, что тачают оленьи торбаза, чинят валенки. Тетради эти у меня сохранились. Нетвердость поэтической строчки, как мне казалось, была прямо связана с нетвердостью руки, отвыкшей от пера и привыкшей к совсем другому инструменту. Возвращение в мир поэзии идет тем же путем, не может обогнать возвращения обыкновенных письменных навыков, которые тоже были утрачены, как и способность стихосложения, способность познания мира с помощью стихов. Возвращение этих навыков казалось мне — да и было — чудом, по сравнению с которым чудо поэзии, чудо искусства — второстепенное чудо. Я с волнением перелистываю колымские свои тетради. Бурю чувств вызывают эти привезенные с Севера листочки с выцветшими буквами химических чернил. вернутьсяНаписано на Колыме в 1949 году. Одно из весьма дорогих мне стихотворений. Тут дело идет о больнице, где выздоравливают леченные тобою люди. Написано в Центральной больнице «Левый берег». вернутьсяНаписано в 1949 году на Колыме, на ключе Дусканья, в самой первой тетради колымских моих стихов, самодельной, из оберточной бумаги. |
