* * * Не дождусь тепла-погоды В ледяном саду. Прямо к Богу черным ходом Вечером пойду Попрошу у Бога места, Теплый уголок, Где бы мог я слушать песни И писать их мог. Я б тихонько сел у печки, Шевелил дрова, Я б выдумывал без свечки Теплые слова. Тают стены ледяные, Тонет дом в слезах. И горят твои ночные Влажные глаза. * * *[4] Поднесу я к речке свечку, И растает лед. Больше мне, наверно, нечем Удивить народ. Это сделать очень просто, Если захочу. Лишь свеча бы с речку ростом, Речка — со свечу. * * * Собаки бесшумно, как тени, Мелькают на лунном снегу. Седые ложатся олени, Почуявшие пургу. А вечер безоблачен, светел, Но в сторону клонится дым, И чуть ощутимый ветер К ногам подползает моим. И надо уже торопиться, Защиту в ущелье искать. Минута — и не пробиться Сквозь снеговой каскад. Все бьет, все слепит и воет, Пронзительно свищут леса, И близко над головою Изорванные небеса Упругая, ледяная Идет ветровая стена. А ты и на ощупь не знаешь — Земля это или луна. В оленьем мешке на память Стихи читай и учи, Пока ледяная заметь Беснуется и кричит. Пурга устает не скоро, Внезапно замолкнет она. И снова — тишайшие горы И ласковая луна. Из гор выползают собаки, Олени в упряжку встают. И в меховой рубахе Подходит к саням каюр. * * * Скользи, оленья нарта, Взлетай, хорей, Метельной ночью марта. Скорей, скорей, скорей! Какие тут уж карты, Какой компас, Ремнем привязан к нарте, И слезы льют из глаз. Одна с другою схожи Вершины гор. Мы путь найти не можем, Запутанный пургой Вперед летит упряжка В метельной тьме Олени дышат тяжко, Уже конец зиме. Оленям все знакомо. В пути лесном Они везде — как дома, Тайга — их дом. Бежать устанут — лягут, Не побегут, А голодны — так ягель Выроют в снегу Карманы моей шубы Набиты молоком, Полны вчерашним супом — Мороженым пайком. Скользи, оленья нарта, Морозной тьмой, Бурлящей ночью марта, Домой, домой, домой… * * *[5]
Все те же снега Аввакумова века. Все та же раскольничья злая тайга, Где днем и с огнем не найдешь человека, Не то чтобы друга, а даже врага. * * * Спектральные цвета Сверкают в лунном нимбе, Земная красота На небеса проникла. Ее поднял мороз, Тянущий к небу дымы От труб печных до звезд Ночных неудержимо. И на седых кустах, Недвижных точно в склепе, Морозный тот хрусталь Блестит великолепьем. Зубчатый синий лед — Модель речного плеска, Его пурга метет И ватой трет до блеска. Лег иней на камнях, Еще тепло хранящих, Забыв о летних днях Среди воды бурлящей. Мы тоже, как они, В серебряной одежде. В лесу мы видим сны, А не в лесу, так где же? ШКОЛА В БАРАГОНЕ[6] Из лиственниц жестких и голых, Блистательных мерзлых кустов Выходим к бревенчатой школе Окошками на восток. Внутри — застекленные двери, Уроков идет тишина. Слышны лишь скрипящие перья, И тишина слышна. Мы сядем за школьную парту, Тетрадки ребят развернем, Вот это, наверное, — нарта, А это — высотный дом. Дома городские рисуют, Масштабы по-детски дают, И даже у самых разумных Заметно влияние юрт. Они уточняют задачу, На конус строенья свели. Жилье — это юрта, значит, Да здравствует реализм! И дверь этой стройки высотной До крыши, как в юрте, дошла. Художник, взволнованный, потный, Лежит поперек стола. Так мы рисовали когда-то Таинственный эвкалипт, С детьми капитана Гранта Входили в морской залив… Вертится новешенький глобус, Пробирки в штативе блестят… Ребята, глядящие в оба, Учительница ребят… Классный журнал для отметок, Бумаги целая десть… Школа как школа. И в этом Самое чудо и есть. вернутьсяНаписано в 1950 году на ключе Дусканья. Одна из самых ранних моих записей в стихах на Колыме и о Колыме. вернутьсяНаписано в 1950 году на ключе Дусканья. Снег, камень — вот самое первое, что стремишься удержать в памяти на Дальнем Севере. вернутьсяНаписано в 1959 году близ Оймякона. Это — описание якутской Томторской, Барагонской школы самое точное. Описание вблизи, рядом, «сиюминутное» описание. |
