* * * Летом работаю, летом, Как в золотом забое, Летом хватает света И над моей судьбою. Летом перья позвонче, Мускулы поживее, Все, что хочу окончить, В летний рассвет виднее. Кажется бесконечным День — много больше суток! Временное — вечным, И — никаких прибауток. 1970
* * * Не чеканка — литье Этой медной монеты, Осень царство свое Откупила у лета. По дешевке кусты Распродав на опушке, Нам сухие листы Набивает в подушки. И, крошась как песок, На бульвар вытекает, Пылью вьется у ног И ничем не блистает. Все сдувают ветра На манер завещанья, Наступает пора Перемен и прощанья. 1970 * * * Мир отразился где-то в зеркалах Мильон зеркал темно-зеленых листьев Уходит вдаль, и мира легкий шаг — Единственная из полезных истин. Уносят образ мира тополя Как лучшее, бесценное изделье. В пространство, в бездну пущена земля С неоспоримой, мне понятной целью. И на листве — на ветровом стекле Летящей в бесконечное природы, Моя земля скрывается во мгле, Доступная Познанью небосвода. 1970 ВОСПОМИНАНИЕ О ЛИКБЕЗЕ Он — черно-белый, мой букварь, Букварь моей судьбы: «Рабы — не мы. Мы — не рабы» — Вот весь его словарь. Не мягкий ход полутонов: «Уа, уа, уа», — А обновления основ Железные слова. Я сам, мальчишка-педагог, Сижу среди старух, Старухам поднимаю дух, Хоть не пророк, не Бог. Я повторяю, я учу, Кричу, шепчу, ворчу, По книге кулаком стучу, Во тьме свечой свечу. Я занимаюсь — сутки прочь! Не ангел, не святой, Хочу хоть чем-нибудь помочь В сраженье с темнотой. Я ликвидатор вечной тьмы, В моих руках — букварь: «Мы — не рабы. Рабы — не мы». Букварь и сам — фонарь. Сраженье с «чрез», и «из», и «без», Рассеянных окрест, И называется «ликбез», Где Маша кашу ест. И тихо слушает весь класс Мне важный самому Знакомый горестный рассказ «Герасим и Муму». Я проверяю свой урок И ставлю балл судьбе, Двухбалльною системой мог Отметку дать себе. Себе я ставлю «уд.» и «плюс» Хотя бы потому, Что силой вдохновенья муз Разрушу эту тьму. Людей из вековой тюрьмы Веду лучом к лучу «Мы — не рабы. Рабы — не мы» — Вот все, что я хочу. 1970 * * * Моя мать была дикарка, Фантазерка и кухарка. Каждый, кто к ней приближался, Маме ангелом казался. И, живя во время оно, Говорить по телефону Моя мама не умела: Задыхалась и робела. Моя мать была кухарка, Чародейка и знахарка. Доброй силе ворожила, Ворожила доброй силе. Как Христос, я вымыл ноги Маме — пыльные с дороги, — Застеснялась моя мама — Не была героем драмы. И, проехавши полмира, За порог своей квартиры Моя мама не шагала — Ложь людей ее пугала. Мамин мир был очень узкий, Очень узкий, очень русский. Но, сгибаясь постепенно, Крышу рухнувшей вселенной Удержать сумела мама Очень прямо, очень прямо. И в наряде похоронном Мама в гроб легла Самсоном, — Выше всех казалась мама, Спину выпрямив упрямо, Позвоночник свой расправя, Суету земле оставя. Ей обязан я стихами, Их крутыми берегами, Разверзающейся бездной, Звездной бездной, мукой крестной. Моя мать была дикарка, Фантазерка и кухарка. 1970
|