II Исчезли, верно, без следа И сказкой кажутся года И выглядят, как небыль, Когда хватало хлеба всем, Когда подобных странных тем Не выносило небо. Когда усталыми людьми, Как на работе лошадьми, Не управляли плетью, Когда в сырой рассветной мгле Не видно было на земле Двадцатого столетья. Когда так много было Мекк И человека человек Назвать пытался братом, Когда не чествовалась лесть И не растаптывалась честь, Не расщеплялся атом. III То расщепленное ядро Нам мира вывернет нутро Гремучую природу. Отяжелевшая вода, Мутясь, откроет без труда Значенье водорода. Липучей зелени листок, Прозрачный розы лепесток — Они — как взрыв — в засаде. И, приподняв покров земной, Мир предстает передо мной Артиллерийским складом. Мы лишь теперь понять могли Все лицемерие земли, Коварство минерала. И облака, и чернозем, Что мы материей зовем, — Все стало матерьялом Убийства, крови и угроз, И кажутся разряды гроз Ребяческой игрушкой. И на опушке в тишине Нам можно сравнивать вполне С любой хлопушкой пушку. Мир в существе своем хранит Завороженный динамит, В цветах таится злоба, И наша сонная сирень Преодолеет сон и лень И доведет до гроба. И содрогнется шар земной, И будет тесно под луной, И задрожит сейсмолог. К виску приблизит пистолет, И Новый грохнется Завет На землю с книжных полок. IV В масштабе малом иногда Показывала нам вода Капризы половодья. Сметая зданья и леса, Их возносила в небеса, В небесные угодья. Но это были пустяки, Годились только на стихи. И бедный Всадник Медный, Когда покинул пьедестал, Внезапно сам от страха стал Зеленовато-бледный. Когда же нам концерт давал Какой-нибудь девятый вал — Подобье преисподней, То только на морской волне, Вдруг устремившийся к луне И к милости Господней. Без уваженья к сединам Подчас взрывало сердце нам Отвергнутой любовью. Мы покупали пистолет И завещали наш скелет На доброе здоровье В анатомический музей, А для романтиков-друзей На пепельницу череп. И с честной горечью в крови Мы умирали от любви, Какой теперь не верят… Но эти выпады реки Бывали слабы и мелки И зачастую личны. Такая ж сила, как любовь, Не часто проливала кровь, Удержана приличьем. V Что принимал я сорок лет Лишь за черемуховый цвет, За вербные початки — Все нынче лезет в арсенал — Вполне военный матерьял — Подобие взрывчатки. И это страшное сырье В мое ворвалось бытие В зловещей смертной маске, Готово убивать и мстить, Готово силой рот закрыть Состарившейся сказке. Но я не знаю, как мне жить, И я не знаю, как мне быть: Травиться иль опиться, Когда ядро в любом цветке, В любом точеном лепестке Готово расщепиться. VI У нас отнимут желтый клен, У нас отнимут горный склон И капли дождевые. Мы больше не поверим им, Мы с недоверием глядим. Ведь мы еще живые. Мы ищем в мире для себя, Чему бы верили, любя, И наших глаз опорой Не будут лилий лепестки И сжатые в руках реки Задумчивые горы. Но нам оставят пульс планет, Мерцающий небесный свет, Почти что невесомый, Давленье солнца и луны, Всю тяжесть звездной тишины, Так хорошо знакомой. Мы ощущали ярче всех Значенье этих светлых вех, Их странное давленье. И потому для наших мук Оставят только свет и звук До светопреставленья Ведь даже в тысячу веков Нам не исчерпать всех стихов, Просящихся на перья. И, потеряв привычный мир, Мы требуем для арф и лир Особого доверья. |
