31 марта 1907 «За холмом отзвенели упругие латы…» За холмом отзвенели упругие латы, И копье потерялось во мгле. Не сияет и шлем – золотой и пернатый — Всё, что было со мной на земле. Встанет утро, застанет раскинувшим руки, Где я в небо ночное смотрел. Солнцебоги, смеясь, напрягут свои луки, Обольют меня тучами стрел. Если близкое утро пророчит мне гибель, Неужели твой голос молчит? Чую, там, под холмами, на горном изгибе Лик твой молнийный гневом горит! Воротясь, ты направишь копье полуночи Солнцебогу веселому в грудь. Я увижу в змеиных кудрях твои очи, Я услышу твой голос: «Забудь». Надо мною ты в синем своем покрывале, С исцеляющим жалом – змея... Мы узнаем с тобою, что прежде знавали, Под неверным мерцаньем копья! 2 апреля 1907 «Зачатый в ночь, я в ночь рожден…» Зачатый в ночь, я в ночь рожден, И вскрикнул я, прозрев: Так тяжек матери был стон, Так черен ночи зев. Когда же сумрак поредел, Унылый день повлек Клубок однообразных дел, Безрадостный клубок. Что быть должно – то быть должно, Так пела с детских лет Шарманка в низкое окно, И вот – я стал поэт. Влюбленность расцвела в кудрях И в ранней грусти глаз. И был я в розовых цепях У женщин много раз. И всё, как быть должно, пошло: Любовь, стихи, тоска; Всё приняла в свое русло Спокойная река. Как ночь слепа, так я был слеп, И думал жить слепой... Но раз открыли темный склеп, Сказали: Бог с тобой. В ту ночь был белый ледоход, Разлив осенних вод. Я думал: «Вот, река идет». И я пошел вперед. В ту ночь река во мгле была, И в ночь и в темноту Та – незнакомая – пришла И встала на мосту. Она была – живой костер Из снега и вина. Кто раз взглянул в желанный взор, Тот знает, кто она. И тихо за руку взяла И глянула в лицо. И маску белую дала И светлое кольцо. «Довольно жить, оставь слова, Я, как метель, звонка, Иною жизнию жива, Иным огнем ярка». Она зовет. Она манит. В снегах земля и твердь. Что мне поет? Что мне звенит? Иная жизнь! Глухая смерть? 12 апреля 1907
«В темной комнате ты обесчещена…» В темной комнате ты обесчещена, Светлой улице ты предана, Ты идешь, красивая женщина, Ты пьяна! Шлейф ползет за тобой и треплется, Как змея, умирая в пыли... Видишь ты: в нем жизнь еще теплится' Запыли! 12 апреля 1907 «Я насадил мой светлый рай…» Я насадил мой светлый рай И оградил высоким тыном, И в синий воздух, в дивный край Приходит мать за милым сыном. «Сын, милый, где ты?» – Тишина. Над частым тыном солнце зреет, И медленно и верно греет Долину райского вина. И бережно обходит мать Мои сады, мои заветы, И снова кличет: «Сын мой! Где ты?» Цветов стараясь не измять... Всё тихо. Знает ли она, Что сердце зреет за оградой? Что прежней радости не надо Вкусившим райского вина? Апрель 1907 «Ты пробуждалась утром рано…» Ты пробуждалась утром рано И покидала милый дом. И долго, долго из тумана Копье мерцало за холмом. А я, чуть отрок, слушал толки Про силу дивную твою, И шевелил мечей осколки, Тобой разбросанных в бою. Довольно жить в разлуке прежней Не выйдешь из дому с утра. Я всё влюбленней и мятежней Смотрю в глаза твои, сестра! Учи меня дневному бою — Уже не прежний отрок я, И миру тесному открою Полет свободного копья! Апрель (?) 1907 «С каждой весною пути мои круче…» С каждой весною пути мои круче, Мертвенней сумрак очей. С каждой весною ясней и певучей Таинства белых ночей. Месяц ладью опрокинул в последней Бледной могиле, – и вот Стертые лица и пьяные бредни... Карты... Цыганка поет. Смехом волнуемый черным и громким Был у нас пламенный лик. Свет набежал. Промелькнули потемки. Вот он: бесстрастен и дик. Видишь, и мне наступила на горло; Душит красавица ночь... Краски последние смыла и стерла... Что ж? Если можешь, пророчь.. Ласки мои неумелы и грубы. Ты же – нежнее, чем май. Что же? Целуй в помертвелые губы. Пояс печальный снимай. |
