26 мая 1904 «Я живу в глубоком покое…» Я живу в глубоком покое. Рою днем могилы корням. Но в туманный вечер – нас двое. Я вдвоем с Другим по ночам. Обычайный – у входа в сени, Где мерцают мои образа. Лоб закрыт тенями растений. Чуть тускнеют в тени глаза. Из угла серебрятся латы, Испуская жалобный скрип. В дальних залах – говор крылатый Тех, с кем жил я, и с кем погиб. Одинок – в конце вереницы — Я – последний мускул земли. Не откроет уст Темнолицый, Будто ждет, чтобы все прошли. Раздавив похоронные звуки Равномерно-жутких часов, Он поднимет тяжкие руки, Что висят, как петли веков. Заскрипят ли тяжкие латы? Или гроб их, как страх мой, пуст? Иль Он вдунет звук хриповатый В этот рог из смердящих уст? Или я, как месяц двурогий, Только жалкий сон серебрю, Что приснился в долгой дороге Всем бессильным встретить зарю? Около 15 июня 1904 «Вот он – ряд гробовых ступеней…» Вот он – ряд гробовых ступеней. И меж нас – никого. Мы вдвоем. Спи ты, нежная спутница дней, Залитых небывалым лучом. Ты покоишься в белом гробу. Ты с улыбкой зовешь: не буди. Золотистые пряди на лбу. Золотой образок на груди. Я отпраздновал светлую смерть, Прикоснувшись к руке восковой, Остальное – бездонная твердь Схоронила во мгле голубой. Спи – твой отдых никто не прервет Мы – окрай неизвестных дорог. Всю ненастную ночь напролет Здесь горит осиянный чертог. 18 июня 1904 «Вечность бросила в город…» Вечность бросила в город Оловянный закат. Край небесный распорот, Переулки гудят. Всё бессилье гаданья У меня на плечах. В окнах фабрик – преданья О разгульных ночах. Оловянные кровли — Всем безумным приют. В этот город торговли Небеса не сойдут. Этот воздух так гулок, Так заманчив обман. Уводи, переулок, В дымно-сизый туман... 26 июня 1904 «Город в красные пределы…» Город в красные пределы Мертвый лик свой обратил, Серо-каменное тело Кровью солнца окатил. Стены фабрик, стекла окон, Грязно-рыжее пальто, Развевающийся локон — Всё закатом залито. Блещут искристые гривы Золотых, как жар, коней, Мчатся бешеные дива Жадных облачных грудей, Красный дворник плещет ведра С пьяно-алою водой, Пляшут огненные бедра Проститутки площадной, И на башне колокольной В гулкий пляс и медный зык Кажет колокол раздольный Окровавленный язык. 28 июня 1904 (1915) «Я жалобной рукой сжимаю свой костыль…» Я жалобной рукой сжимаю свой костыль. Мой друг – влюблен в луну – живет ее обманом. Вот – третий на пути. О, милый друг мой, ты ль В измятом картузе над взором оловянным? И – трое мы бредем. Лежит пластами пыль. Всё пусто – здесь и там – под зноем неустанным. Заборы – как гроба. В канавах преет гниль. Всё, всё погребено в безлюдьи окаянном. Стучим. Печаль в домах. Покойники в гробах. Мы робко шепчем в дверь: «Не умер – спит ваш близкий...» Но старая, в чепце, наморщив лоб свой низкий, Кричит: «Ступайте прочь! Не оскорбляйте прах!» И дальше мы бредем. И видим в щели зданий Старинную игру вечерних содроганий. 3 июля 1904 (Январь 1906) «Поет, краснея, медь. Над горном…» Поет, краснея, медь. Над горном Стою – и карлик служит мне: Согбенный карлик в платье черном, Какой являлся мне во сне. Сбылось немного – слишком много, И в гроб переплавляю медь. Я сам открыл себе дорогу, Не в силах зной преодолеть. Последним шествием украшен, Склонюсь под красный балдахин. И прогремят останки башен С моих довременных вершин. И вольно – смуглая гадалка, Спеша с потехи площадной, Швырнет под сени катафалка Свой воскрешающий запой. Тогда – огромен бледным телом — Я красной медью зазвучу. И предо мною люди в белом Поставят бледную свечу. 4 июля 1904 Гимн В пыльный город небесный кузнец прикатил Огневой переменчивый диск. И по улицам – словно бесчисленных пил Смех и скрежет и визг. Вот в окно, где спокойно текла Пыльно-серая мгла, Луч вонзился в прожженное сердце стекла, Как игла. Все испуганно пьяной толпой Покидают могилы домов... Вот – всем телом прижат под фабричной трубой Незнакомый с весельем разгульных часов... Он вонзился ногтями в кирпич В унизительной позе греха... Но небесный кузнец раздувает меха, И свистит раскаленный, пылающий бич. Вот – на груде горячих камней Распростерта не смевшая пасть... Грудь раскрыта – и бродит меж темных бровей Набежавшая страсть... Вот – монах, опустивший глаза, Торопливо идущий вперед... Но и тех, кто безумно обеты дает, Кто бесстрастные гимны поет, Настигает гроза! Всем раскрывшим пред солнцем тоскливую груда На распутьях, в подвалах, на башнях – хвала! Солнцу, дерзкому солнцу, пробившему путь, — Наши гимны, и песни, и сны – без числа!.. Золотая игла! Исполинским лучом пораженная мгла! Опаленным, сметенным, сожженным дотла — Хвала! |
