9 июня 1908 (1 января 1911) За гробом Божья матерь Утоли мои печали Перед гробом шла, светла, тиха. А за гробом – в траурной вуали Шла невеста, провожая жениха... Был он только литератор модный, Только слов кощунственных творец... Но мертвец – родной душе народной: Всякий свято чтит она конец. И навстречу кланялись, крестили Многодумный, многотрудный лоб. А друзья и близкие пылили На икону, на нее, на гроб... И с какою бесконечной грустью (Не о нем – бог весть о ком?) Приняла она слова сочувствий И венок случайный за венком... Этих фраз избитых повторенья, Никому не нужные слова — Возвела она в венец творенья, В тайную улыбку божества... Словно здесь, где пели и кадили, Где и грусть не может быть тиха, Убралась она фатой от пыли И ждала Иного Жениха... 6 июля 1908 Мэри 1 Опять у этой двери Оставила коня И пухом светлых перий Овеяла меня, И профиль прежней Мэри Горит на склоне дня. Опять затепли свечи, Укрась мое жилье, Пусть будут те же речи Про вольное житье, Твои высокие плечи, Безумие мое! Последней страсти ярость, В тебе величье есть: Стучащаяся старость И близкой смерти весть... О, зрелой страсти ярость, Тебя не перенесть! 2 Жениха к последней двери Проводив, О негаданной потере Погрустив, Встала Мэри у порога, Грустно смотрит на дорогу, Звезды ранние зажглись, Мэри смотрит ввысь. Вон о той звезде далекой, Мэри, спой. Спой о жизни одиноко Прожитой... Спой о том, что не свершил он, Для чего от нас спешил он В незнакомый, тихий край, В песнях, Мэри, вспоминай... Тихо пой у старой двери, Нежной песне мы поверим, Погрустим с тобою, Мэри. 3 Косы Мэри распущены, Руки опущены, Слезы уронены, Мечты похоронены. И рассыпалась грусть Жемчугами... Мы о Мэри твердим наизусть Золотыми стихами... Мы о Мэри грустим и поем, А вверху, в водоеме твоем, Тихий господи, И не счесть светлых рос, Не заплесть желтых кос Тучки утренней. 17 января 1908 (1911?) Друзьям Молчите, проклятые струны! А. Майков Друг другу мы тайно враждебны, Завистливы, глухи, чужды, А как бы и жить и работать, Не зная извечной вражды! Что делать! Ведь каждый старался Свой собственный дом отравить, Все стены пропитаны ядом, И негде главы приклонить! Что делать! Изверившись в счастье, От смеху мы сходим с ума И, пьяные, с улицы смотрим, Как рушатся наши дома! Предатели в жизни и дружбе, Пустых расточители слов, Что делать! Мы путь расчищаем Для наших далеких сынов! Когда под забором в крапиве Несчастные кости сгниют, Какой-нибудь поздний историк Напишет внушительный труд... Вот только замучит, проклятый, Ни в чем не повинных ребят Годами рожденья и смерти И ворохом скверных цитат... Печальная доля – так сложно, Так трудно и празднично жить, И стать достояньем доцента, И критиков новых плодить... Зарыться бы в свежем бурьяне, Забыться бы сном навсегда! Молчите, проклятые книги! Я вас не писал никогда! 24 июля 1908 Поэты За городом вырос пустынный квартал На почве болотной и зыбкой. Там жили поэты, – и каждый встречал Другого надменной улыбкой. Напрасно и день светозарный вставал Над этим печальным болотом: Его обитатель свой день посвящал Вину и усердным работам. Когда напивались, то в дружбе клялись, Болтали цинично и пряно. Под утро их рвало. Потом, запершись, Работали тупо и рьяно. Потом вылезали из будок, как псы, Смотрели, как море горело. И золотом каждой прохожей косы Пленялись со знанием дела. Разнежась, мечтали о веке златом, Ругали издателей дружно. И плакали горько над малым цветком, Над маленькой тучкой жемчужной... Так жили поэты. Читатель и друг! Ты думаешь, может быть, – хуже Твоих ежедневных бессильных потуг, Твоей обывательской лужи? Нет, милый читатель, мой критик слепой! По крайности, есть у поэта И косы, и тучки, и век золотой, Тебе ж не доступно всё это!.. Ты будешь доволен собой и женой, Своей конституцией куцой, А вот у поэта – всемирный запой, И мало ему конституций! Пускай я умру под забором, как пес, Пусть жизнь меня в землю втоптала, — Я верю: то бог меня снегом занес, То вьюга меня целовала! |
