Ветер стих, и слава заревая Облекла вон те пруды. Вон и схимник. Книгу закрывая, Он смиренно ждет звезды. Но бежит шоссейная дорога, Убегает вбок... Дай вздохнуть, помедли, ради бога, Не хрусти, песок! Славой золотеет заревою Монастырский крест издалека. Не свернуть ли к вечному покою? Да и что за жизнь без клобука?. И опять влечет неудержимо Вдаль из тихих мест Путь шоссейный, пробегая мимо, Мимо инока, прудов и звезд... Август 1914 Женщина Памяти Августа Стриндберга Да, я изведала все муки, Мечтала жадно о конце... Но нет! Остановились руки, Живу – с печалью на лице... Весной по кладбищу бродила И холмик маленький нашла. Пусть неизвестная могила Узнает всё, чем я жила! Я принесла цветов любимых К могиле на закате дня... Но кто-то ходит, ходит мимо И взглядывает на меня. И этот взгляд случайно встретя, Я в нем внимание прочла... Нет, я одна на целом свете!.. Я отвернулась и прошла. Или мой вид внушает жалость? Или понравилась ему Лица печального усталость? Иль просто – скучно одному?.. Нет, лучше я глаза закрою: Он строен, он печален; пусть Не ляжет между ним и мною Соединяющая грусть... Но чувствую: он за плечами Стоит, он подошел в упор... Ему я гневными речами Уже готовлюсь дать отпор, — И вдруг, с мучительным усильем, Чуть слышно произносит он: «О, не пугайтесь. Здесь в могиле Ребенок мой похоронен». Я извинилась, выражая Печаль наклоном головы; А он, цветы передавая, Сказал: «Букет забыли вы». — «Цветы я в память встречи с вами Ребенку вашему отдам...» Он, холодно пожав плечами, Сказал: «Они нужнее вам». Да, я винюсь в своей ошибке, Но... не прощу до смерти (нет!) Той снисходительной улыбки, С которой он смотрел мне вслед! Август 1914 «Петроградское небо мутилось дождем…» Петроградское небо мутилось дождем, На войну уходил эшелон. Без конца – взвод за взводом и штык за штыком Наполнял за вагоном вагон. В этом поезде тысячью жизней цвели Боль разлуки, тревоги любви, Сила, юность, надежда... В закатной дали Были дымные тучи в крови. И, садясь, запевали Варяга одни, А другие – не в лад – Ермака, И кричали ура, и шутили они, И тихонько крестилась рука. Вдруг под ветром взлетел опадающий лист, Раскачнувшись, фонарь замигал, И под черною тучей веселый горнист Заиграл к отправленью сигнал. И военною славой заплакал рожок, Наполняя тревогой сердца. Громыханье колес и охрипший свисток Заглушило ура без конца. Уж последние скрылись во мгле буфера, И сошла тишина до утра, А с дождливых полей всё неслось к нам ура, В грозном клике звучало: пора! Нет, нам не было грустно, нам не было жаль, Несмотря на дождливую даль. Это – ясная, твердая, верная сталь, И нужна ли ей наша печаль? Эта жалость – ее заглушает пожар, Гром орудий и топот коней. Грусть – ее застилает отравленный пар С галицийских кровавых полей... 1 сентября 1914
«Рожденные в года глухие…» Рожденные в года глухие Пути не помнят своего. Мы – дети страшных лет России — Забыть не в силах ничего. Испепеляющие годы! Безумья ль в вас, надежды ль весть? От дней войны, от дней свободы — Кровавый отсвет в лицах есть. Есть немота – то гул набата Заставил заградить уста. В сердцах, восторженных когда-то, Есть роковая пустота. И пусть над нашим смертным ложем Взовьется с криком воронье, — Те, кто достойней, боже, боже, Да узрят царствие твое! 8 сентября 1914 Антверпен Пусть это время далеко, Антверпен! – И за морем крови Ты памятен мне глубоко... Речной туман ползет с верховий Широкой, как Нева, Эско. И над спокойною рекой В тумане теплом и глубоком, Как взор фламандки молодой, Нет счета мачтам, верфям, докам, И пахнет снастью и смолой. Тревожа водяную гладь, В широко стелющемся дыме Уж якоря готов отдать Тяжелый двухмачтовый стимер: Ему на Конго курс держать... А ты – во мглу веков глядись В спокойном городском музее: Там царствует Квентин Массис; Там в складки платья Саломеи Цветы из золота вплелись... Но всё – притворство, всё – обман: Взгляни наверх... В клочке лазури, Мелькающем через туман, Увидишь ты предвестье бури — Кружащийся аэроплан. |
