Я высыпал курдюк в казан – кубики зашипели, тая, жир потёк, наполняя воздух густым, мясным ароматом, с ноткой специфического душка.

– Какой‑то странный запах, – заметила Манта.

– Не странный, а необычный, – сказал я, – Его нужно прочувствовать, тогда, он заиграет совсем иначе.

Обжаривал на среднем жаре, помешивая огромной шумовкой – дерево в руке нагрелось, вибрация от металла отдавалась в ладонь. Курдюк превратился в хрустящие шкварки, золотистые, с корочкой – достал их шумовкой, отложил в миску. Жир остался, прозрачный, дымящийся. Влил хлопковое масло, оно смешалось с жиром, раскалилось быстро, воздух задрожал от жара. Проверил температуру: бросил щепотку зиры – она всплыла, зашипела, выпустив аромат – эфирные масла тут же раскрылись.

– Вау! Как пахнет! – сказала Лариэль, выходя с кухни с тарелкой салата.

– Не думал, что тебе понравится этот аромат, – сказал я.

– Почему? Очень интересный, – улыбнулась она, – А я салатик тебе принесла.

– Спасибо, но я не голоден, – немного соврал я. Хотел посвятить все вкусовые рецепторы плову, – А вот Манта вроде голодна, – глянул я на неё.

– Я? Салат есть? Пф… – усмехнулась она.

– Но очень вкусный! – воскликнула Лариэль и протянула тарелку, – Попробуй!

От такого напора, даже Манта приняла тарелку. Но смотрела на зелень и ягоды с подозрением.

– Лариэль, будь добра, сделай ещё один салатик.

– Какой?

– Он несложный. Помидор, красный лук и острый перец. А заправь уксусом, сахаром, немного соли и перца.

– У нас будет ещё салат?

– Не, это к плову. Ачичук называется, подойдёт отлично, – объяснил я, – Помидоры крупненько нарежь, лук полукольцами, а чили мелким кубиком. Справишься?

– Да! – сказала она и отправилась на кухню.

«Нет ничего лучше, чем свежий, холодный салат с горячим, сытным пловом» – подумал я краем глаза следя за Мантой.

Она наколола немного зелени и отправила в рот, прожевала. Глаза блеснули. Глянула на меня, я отвернулся чтобы не смущать. А там она уже отдалась салату полностью. Мне казалось, я даже слышал несколько томных вздохов.

Теперь время лука, высыпал, он зашкворчал, впитывая масло, я перемешивал активно, чтоб не подгорел. Лук стал золотисто‑коричневым, почти прозрачным у краёв.

«Не пережарь – горечь убьёт вкус» – говорил я себе.

Добавил баранину, перед тем подкинув дровишек, огонь затрещал громче. Мясо шипело, корочка румянилась со всех сторон, сок запекался, аромат разнёсся по двору, дразня. В другом случае я бы сначала пожарил мясо, вытащил бы, закинул лук – чтобы аромат сырого лука не перешёл к мясу, и влаги не вышло бы много. Но на огне, в казане, жар был настолько большим, что никаких проблем не было. Влага испарялась быстро, не теряя жара из‑за чугуна. Жарил постоянно переворачивая, чтоб каждый кусок схватился равномерно. Но не забывал дать минутку, чтобы корочка схватилась. Мышцы рук заныли, но это была приятная боль.

Высыпал десять кило соломки моркови, она зашуршала, я обжаривал, перемешивая осторожно, чтоб не поломать. Морковь подвяла в хорошем смысле, стала мягче, но сохранила хруст – цвет зирвака стал золотистым, как осенний мёд. Добавил специи: зиру целиком, барбарис, перец, кориандр – ароматы взорвались: зира дала ореховую ноту, барбарис – кислинку, перец – тепло в горле. Влил кипяток, сначала немного, чтоб покрыло, бульон забурлил, пар поднялся горячим облаком, обдавая лицо влагой. Посолил щедро, так, чтобы было явно пересолено, попробовал бульон – точно, как море. Накрыл крышкой, тяжёлой, чугунной – и тушил на умеренном огне, зирвак густел, мясо размягчалось, но не разваривалось, ароматы сливались в симфонию – сладко‑острое, с дымком и мясной глубиной.

– Неужели обязательно столько времени тратить на какую‑то еду? – внезапно спросила Манта.

– Еду? Это куда больше, чем еда. Традиции, память веков. Это искусство, тепло и уют переходящий от повара к повару. И это – ответственность, готовить так, чтобы не посрамить памяти сотен и тысяч вложивших в это блюдо, частичку души, поваров, – проговорил я, – Повар не просто готовит еду, он переносит в иные миры, страны, времена и культуры.

– Как глупо, – сказала она, но задумалась.

Далее я сделал углубления в зирваке – для чеснока: погрузил дюжину головок, они утонули, обещая пропитать бульон, мясо и овощи. Слил воду с риса, откинул на огромный дуршлаг, сделанный специально для этого, зёрна набухли, стали тяжелее. Выложил рис ровным слоем поверх зирвака – не перемешивая, чтоб слои остались отдельно, рис сверху, как шапка.

«Ключ – не мешать, пусть пар пропитает снизу вверх», – напоминал я себе.

Аккуратно, по стенке казана, через шумовку, влил кипяток, уровень на два пальца выше риса. Ложка встала свободно – воды в меру. Увеличил огонь – дрова загудели, вода закипела, булькая, пар поднимался, неся ароматы вверх.

Варил без крышки, пока вода не испарилась с поверхности – увидел «дырочки» в рисе, как кратеры, пар выходил через них. Собрал рис шумовкой в горку, от краёв к центру, аккуратно. Сделал ручкой шумовки десяток глубоких отверстий до дна, для равномерного пара. Чуть раскидал угли, сбавив жар и опрыскав пламя, оставил тлеющие. Тут нужен был ровный жар. Накрыл крышкой и оставил томиться.

– Слушай, а как ты стала работать у Ронты? – спросил я, время поговорить было.

– Думаешь, мы настолько близки? – спросила она.

– Ну, было бы неплохо подружиться, – сказал я, – Ты ведь от меня ещё долго не отстанешь.

– Ладно, это не секрет, – пожала она плечами, – Я росла в работном доме. Стоит ли рассказывать, что это такое?

– Нет, – покачал я головой. Её взгляд, в котором мелькнули воспоминания, рассказал куда больше, чем любые слова, – Если не хочешь об этом говорить…

– Да мне плевать, – махнула она, – Из работного дома было два пути. В гильдию Воров или просто оказаться на улице и сдохнуть. Я выбрала первый вариант. Мой долг за выкуп из «дома» составлял тысячу серебряных монет. И я исправно его возвращала… – я видел, как она сжимает челюсть, как вены выступают на шее, – И я его вернула… А потом, гильдия решила, что я заплатила недостаточно, ха! – горько усмехнулась она.

– Что же случилось?

– Меня продали в рабство. Как животное. Без прав и свободы. У гильдии все ещё находилось право владения в учёт долга. Они просто, как дуру, обманули меня.

– Почему так происходит? Разве ты не вернула долг?

– Долг… в тех землях слово сильного было важнее любых бумаг. А я не была сильной.

– Но ты же выбралась? Тебе помогла Ронта?

– Знаешь, повар, я действительно начинаю уважать тебя. Ты выкупил мальчишку просто так, не ради какой‑то выгоды. Это по‑настоящему достойно.

Я не знал, что на это сказать.

– Мне же повезло куда меньше, – горько улыбнулась она, – Меня выкупили имперцы Закирья. А дальше, четыре года войны. Плен. Откуда меня вытащила Ронта, она тогда была простой наёмницей. Так я и оказалась у неё на службе. Все думают, что она жестокая, и это правда, – на лице показалась мягкость, уважение, благодарность, – Но в отличие от многих, она по‑настоящему справедлива.

– Справедливость – это сложно, – сказал я.

– Да, сложно, – кивнула она, – Поэтому, ради неё, я пойду на всё.

– Хотел бы я познакомиться с Ронтой лично, – искренне сказал я.

– Уж поверь, не захотел бы, – оскалилась она, – Ладно, пошла я.

– А плов?

– Зайду как готово будет, – махнула она рукой.

– Манта, – позвал я, она обернулась, – Сколько тебе было, когда ты пришла на службу к Ронте? – я не мог не задать этот вопрос, хоть сердце и щемило. Сейчас, она не выглядела старше тридцати.

– Двадцать три года, – без эмоций сказала она и пошла, огибая таверну.

«Бедная… – подумал я не в силах даже представить, через что она прошла, – Так много испытаний.»

– Маркус! – услышал я звонкий голос Мишки.

И одного этого голоса, было достаточно, чтобы сердце сжалось. Ведь он, тоже мог оказаться там, где была Манта.