— Она не говорит, она просто велела мне сказать, что Сазан мой возлюбленный.

— Когда он приезжал в последний раз?

— Вскоре после Рождества.

— Когда приедет в следующий раз?

— Скоро. Может быть, уже и есть в городе, я не знаю.

— Почему скоро?

— Потому что вы собрались замуж. Если вы выйдете за некроманта, то вся жизнь госпожи Терезы… и моя тоже… переменится. Она боится некромантов и не хочет жить в доме с некромантом. Она думала, что младший де Тье увезёт её в Вишнёвый холм, а он сделал предложение вашей милости. И теперь она не хочет…

— Не врать, — Эмиль подтягивает щупальце.

— Если вы выйдете замуж, всё, всё изменится. И под носом у вашего мужа нельзя будет добывать деньги, он не позволит.

— Кому нужны деньги и на что?

— Так всем же. И Сазану, и Кошаку, и господину Жермену, и дядюшке его!

Так. Некоторые имена мне вполне знакомы. Но я всё равно пока не понимаю.

— Господин Жермен — это тот, что был секретарём господина Гаспара? А Кошак — это тот, что как будто уехал в столицу?

Эмиль трогает меня за плечо, кажется — хочет остановить. Но меня не остановишь, паровоз разогнался.

— Он и вправду уехал в столицу, в тот дом. И там остался. Потому что вы поднялись на ноги и принялись всех расспрашивать, да не просто так, а с магией, и вам теперь не солжёшь и не выкрутишься никак.

— А Жермен где?

— Не знаю, — качала она головой, и я видела — в самом деле не знает.

— А что из этого знает Тереза?

— Только то, что Сазан в трудном положении и ему нужны деньги, — тихо говорит Франсин, и я понимаю — не лжёт, сейчас не лжёт.

— И ей не удивительно, что Сазану постоянно нужно много денег?

— Нет, она же всегда может попросить у вас, и вы дадите. А если не дадите — попросить в долг. И ей дадут под ваше доброе имя.

Я по-прежнему не всё понимаю, но сведений для разговора с Терезой уже поднакопила. И злости — тоже. Интересно, если её Эмиль возьмёт вот так за шею — что она скажет? Просто заплачет? Или расскажет ещё какую-нибудь занимательную историю?

— Эмиль, кажется, мне нужно переварить то, что мы услышали, — говорю ему. — Мы ведь сможем потом ещё задать вопросы этой… этой?

— Сможем, — кивнул он и втянул щупальце обратно, глянул на Франсин сурово. — Не вздумай тут думать и делать лишнего. И помни, если ты надумаешь умереть, тебе это никак не поможет, ведь я некромант, и с лёгкостью проведу посмертный допрос.

Франсин сжалась в комок и принялась тереть шею в том месте, где её касалось щупальце, хоть никаких следов и не осталось.

Мы заперли её, поднялись наверх, и уже там Эмиль спросил:

— Что ты знаешь о тех людях, которых назвала эта девица?

— Только имена. Я… именно я, понимаешь… не видела их в лицо никогда. Но наверное, Викторьенн знала их всех хорошо. Но ведь все знают, что я потеряла память и вспомнила не всё, — пожимаю плечами.

А потом до меня доходит.

— Ты что, тоже их знаешь? Всех знаешь?

На мгновение мне становится дурно. Я до сих пор не доверяю ему до конца? Хотя если честно, пока он не подал мне к тому никаких поводов. Ни единого.

Тем временем Эмиль усаживает меня в то же самое кресло, садится рядом и улыбается.

— Помнишь, мы разговаривали о тайне смерти Гаспара де ла Шуэтта и я пообещал покопаться в этой истории?

— Да, помню, — просто я думала, что концов нет, раз никто до сих пор их не нашёл, вот и…

— Я покопался. И я, как мне кажется, представляю, кому это могло быть выгодно. Другое дело, что я пока тоже знаю не вполне всё, например — не знаю того, где скрываются интересующие меня люди. И я надеялся, что камеристка Терезы приведёт нас к ним, но — с той стороны не дураки, и они понимают, как нужно обращаться с магом. Камеристку и впрямь, я думаю, готовили к тому, что придётся разговаривать с магами. Де Ренель маг, и де Люс маг, и вообще в большом городе чаще расследованиями занимаются маги, нежели простецы. И наши противники понимали, что отвечать придётся именно на вопросы магов, а маги слышат ложь. И подготовились.

— Но позволь, как можно подготовиться? — я не понимаю.

Потому что или ты говоришь правду, или лжёшь, так?

— Я подозреваю, что ни у одного из участников этой истории нет в голове цельной картины происшедшего — кроме, может быть, одного или двух главных участников. И поэтому они могут ответить только о том, что делали сами или чему сами были свидетелями. Например, наша камеристка добывала деньги у Терезы. И кроме этого, не знает ничего. Знает человека, которому отдавала деньги, и только.

— А Тереза, выходит, знала всё?

Если честно, я так до конца и не поверила в её виновность. Ну да, под маской наивной дурочки отлично может скрываться холодная расчётливая интриганка, особенно после того, как она убедилась — пришедшая в себя подруга-родственница не помнит примерно ничего. Значит, можно этим пользоваться в хвост и в гриву. Но вот всё то, что я узнала за это время о Терезе от других людей, нисколько не противоречило картине «наивная дурочка». Никто ни разу не сказал, что Тереза изменилась после покушения на подругу и смерти брата. Ни слуги, ни кто-либо другой. Значит, такой и была?

— Я не уверен в этом. Вот подумай, ты бы доверила Терезе серьёзную тайну?

— Нет, — качаю головой. — Может быть, только в самые первые дни я обсуждала с ней абсолютно всё, что происходило. А потом само собой получилось так, что о делах я говорила главным образом с господином Фабианом, о домашнем хозяйстве — с экономкой госпожой Сандрин, а о магических практиках и вообще о жизни — с господином графом и потом ещё немного с маркизом де Риньи. И с тобой. Я о Фрейсине-то сказала ей очень не сразу! Просто потому, что разболтает, и будет не расхлебать.

— Но рассказала?

— Да.

— И это не обеспокоило ни её, ни камеристку, ни кого-нибудь другого?

— Нет, наверное, потому, что я не стремилась к этому браку и пыталась избежать его всеми возможными способами. И она знала об этом. Я в красках живописала ей картину того, что злобный герцог лишит меня имущества, собственных слуг, взятых из этого дома и прочих близких людей, и она поверила, потому что её брат поступил с Викторьенн именно так, и она была тому живым свидетелем.

Я говорила всё это, не отрывая взгляда от Эмиля. Он поднялся, сел на подлокотник моего кресла и обнял меня.

— Я понимаю, что, строго говоря, Викторьенн — другой человек, и для тебя это не столь близко и больно, как могло бы быть. Но всё равно хочу раскопать эту историю — потому что Викторьенн погибла, а могла бы жить.

— Да, могла бы. Наверное, она бы поступала иначе, не как я, и жизнь Терезы после покушения сложилась бы по-другому. И наследство Гаспара отсудила бы себе Эдмонда. Но отчего-то всё пошло совсем не так, и теперь мы имеем то, что имеем.

— Верно. На мой взгляд, ты всё делала великолепно. Но никто не заклят от врагов, от соперников, от глупцов, в конце концов. И сам не может быть безупречным всегда. Вот скажи, отчего ты не взяла с собой к Орвилям никого? Хотя бы Шарло, или камеристку, или кого-то из братьев Лаказ, или управляющего, или ещё какого слугу?

Я задумалась. Вообще и мысли не возникло, хоть я уже и привыкла к правилу «дама никуда не ходит одна». Меня разбаловали хождения тенями, да и просто я расслабилась. Потому что правило возникло не на пустом месте. Конечно, вооружённой шайке не сможет противостоять и мужчина, скажем, господин Фабиан не очень бы мне помог в случае нападения, он стрелять-то не умеет, и фехтовать тоже. А Шарло попробовал бы отбиться магически.

— Я забегалась и не подумала, — говорю честно. — И ещё я собиралась обсуждать личные дела Терезы, и не хотела, чтобы об этом знали хоть Шарло, хоть господин Фабиан.

— Кто знал, что ты договорилась о браке?

— Никто, кроме обоих Орвилей. Я только сообщила домой, что возвращаюсь, и что к ужину будут гости.

— Кому сообщила?

— Госпоже Сандрин. Экономке.

— А кто знал, куда и зачем ты поехала?