— Твой бывший — сын убийцы твоих родителей? — я не скрывал удивления.

— Угу… я украла их «реликвию», Саш. Ты можешь себе представить, что у отца этого рода есть целая трофейная стена с теми, кто когда-то перешёл ему дорогу… — пояснила она.

Алина замолчала, затянулась, выпустила дым в потолок. Я чувствовал смешанные ощущения, глядя на эту красотку, только что поделившуюся со мной глубокой семейной драмой.

— Я хочу уничтожить его сына. Медленно. Унизительно. Чтобы его урод папаша почувствовал то же, что почувствовала я… Они искали меня через тебя, да?

Я раздал кулак, перевел взгляд с цепочки на нее. Глаза Алины снова стали холодными и ясными, от слез не осталась и следа. В них сквозила ненависть, выученная с детства. И тщательно отшлифованный план мести вкупе с решимостью.

— Забирай, — я протянул руку, разжал кулак, на ладони лежала половина кулона. — Они искали, но я ничего не сказал. Тебе не о чем беспокоиться.

Держать кулон у себя я не имел права. Она забрала кулон, стиснула в кулак, прижала к груши и благодарно кивнула.

— Ты украла его, когда была в гостях?

— Я не смогла удержаться… — прошептала Алина.

— Тебе не стоило его брать, по крайней мере не так явно.

— Я знаю… но есть, как есть.

Она бережно убрала кулон подальше и понадежнее. Мне вспомнился крестик, который я отдал Светке тогда у железнодорожного переезда. Хотелось верить, что он сделал ее жизнь чуточку лучше… впрочем ждать осталось недолго. По адресу я планировал поехать прямо сейчас.

— У тебя какие планы? — спросил я Алину.

— Не знаю… наверное, никаких.

— Хочешь поехали со мной, по пути заедем в «мак»? Ну и обсудим все по Карателю, — предложил я Алине.

— Поехали, — тотчас ответила она, даже не спрашивая куда я еду.

Через пять минут мы заехали во «вкусно и точка», взяли по большому кофе, и я ввел в навигатор адрес Светки. Ехать было далеко, другой конец города. Район старой застройки, еще недавно даже не бывший Москвой.

Алина всю дорогу молчала, цедила кофе через трубочку, да смотрела в окно. Даже не спрашивала куда мы едем. Я чувствовал, что девчонке не по себе. Наверное, не самые приятные воспоминания нахлынули.

Я решил, что будет правильнее тоже молчать, но чтобы молчание не давило, включил свой старый диск.

— Позови меня в ночи, приду! А прогонишь прочь с ума сойду… — пел Сташевский.

Не знаю, то ли мои песни действовали убаюкивающе, то ли еще что, но примерно на половине пути, Алина заснула. Она свернулась калачиком на переднем сиденье. То и дело вздрагивала, поэтому на ближайшем светофоре, я накрыл девчонку своей олимпийкой

Под ложечкой тянуло, я предвкушал встречу со Светой. Прямо сейчас даже не думал, что буду ей говорить, ведь сказать о том, что я это я… не выйдет. Сейчас для меня было важно просто увидеть ее. А что дальше — буду думать и действовать по обстоятельствам.

Навигатор привел меня по адресу и выключился. Пунктом назначения оказалось старая, обшарпанная свечка постройки начала 80-х.

Остановившись у нужного подъезда, я покосился на спящую Алину и решил, что будет неправильным будить ее. Оставил девчонку в машине, приоткрыв окна и пошел на второй этаж.

Внутри встречал затхлый запах подъезда, выкрашенные в синий железные почтовые ящики и облупленная краска на стенах. Двери на квартирах еще советские, хотя уже в 96-м многие ставили вторые «железные» двери, опасаясь квартирных краж.

Нужная квартира встретила меня видавшим свое дермантином. Номер еще такой… тринадцать. Правда одной цифры нет, а вторая «тройка» держится на добром слове. Я зажевал губу, набрал полную грудь спертого воздуха и постучал в дверное полотно.

Прислушался, и услышал, как по ту сторону раздались шаги, приближающиеся к двери. Миг, и дверной глазок «потемнел», в него посмотрели. Дверь медленно открылась…

На пороге возникла старушка — жилистая, прищуренная, с короткой стрижкой и скалкой в руках. Настоящая, деревянная, как в старые времена, а не резиновая ерунда из интернета.

— Тебе че надо, милок? — голос у неё был высокий, хорошо поставленный. — Наркоман? Закладку ищешь? Так я тебе как по хребту скалкой дам!

Из открытой двери ее квартиры на меня пахнуло сыростью.

— Я ищу Светлану Никитину, — сказал я спокойно, заглянув за спину старухи. — Она здесь живет?

За дверью тянулся узкий коридор с облезшими обоями с рисунком, которому лет тридцать. Прямо у входа стояла пустая этажерка. На полу с вздыбленным линолеумом лежали только потрепанные сандали с треснутой подошвой.

— Светлану? — нахмурилась бабка. — Не знаю я никакую Светлану. Ступай, пока милицию не вызвала. Я здесь одна живу!

Она потянулась, чтобы захлопнуть дверь, но я аккуратно поставил ногу. В глазах старухи блеснуло раздражение.

— По русски не понимаешь, милок! Как дам щас по щам! — она замахнулась скалкой.

— Пожалуйста. Мне очень нужно с ней поговорить, — спокойно повторил я.

— Ты чё, из банка? — она подозрительно прищурилась, но скалку опустила. — Ваших давненько не было…

Я покачал головой.

— Нет. Я… сослуживец её сына, — соврал я. — Мы вместе служили. Он попросил меня кое-что передать своей матери.

Врать не хорошо, я это понимал. Как понимал и то, что старуха может поймать меня на лжи. Сын Светки мог жить с матерью… неизвестно какие отношения у них сложились. Но на риск я шел осознанно, понимая, что иначе старуху не разговорить. Сколько раз за жизнь приходилось говорить правду и слышать, как в ответ щелкает дверной замок.

Бабка молча смотрела на меня, долго, будто сканировала насквозь. Потом качнула головой, опустила скалку.

— Не брешешь, милок? — уточнила она.

— Нет, — я покачал головой.

Она вздохнула.

— Ладно. Заходи. Вижу по глазам, что ты нормальный.

Старуха отступила, пропуская меня внутрь. Я вошёл, и сразу как будто бы шагнул в прошлое. Даже не в своё, но в какое-то общее. Советское… брошенное и сломанное.

Я зашел внутрь, огляделся. Все как будто и не изменилось с девяностых — те же облезлые стены, полки, нагруженные книгами.

Звякнул замок, бабка закрыла дверь за моей спиной и, не дожидаясь вопросов, махнула рукой.

— Кухня направо. Проходи, только разувайся! Тебе тут не проходной двор, а то быстро швабру в руки вручу!

Планировка здесь была любопытная. Квартира имела две комнаты по левую и правую сторону от коридора. Сам коридор упирался в санузел, а по сторонам от него — кухня и кладовка.

Я шел по коридору, шаги глухо отзывались по линолеуму, вздутому от времени и влаги. Дверь в комнату слева была чуть приоткрыта. Мимоходом я заглянул внутрь и замер. На полке, между пластиковыми цветами и иконой, стояла фоторамка. Простая, деревянная, покрытая мелкими трещинами. В ней поместилась старая фотография.

Со снимка на меня смотрела Светлана…

Я узнал ее сразу. Рядом с ней стоял мальчишка лет семи, белобрысый, с характерной упрямой складкой бровей, такая была только у его матери. Сердце ухнуло вниз. Непрошеное воспоминание полоснуло изнутри, как лезвие.

Я отвел взгляд, пошёл дальше за старухой, которая прихрамывала на одну ногу.

Кухня встретила тусклым светом от старой лампы, давно требовавшей замены. На деревянном облупленном окне, подгнившем у рамы, висела занавеска с лимонами, выцветшая почти до серого. У стены стол, накрытый почти истертой скатертью. Перекошенные табуретки…

Бабка захлопотала у стола, поставила кружки. Зажгла газовую конфорку с чайником, таким же старым, как и все остальное тут.

— Садись, милок. Щас чайку попьем. Расскажешь, что у тебя приключилось.

Я коротко кивнул, осторожно сел на табуретку. Чашка, выделенная мне была облупленной, в трещинку, но чистой. Старуха достала рассыпной чай, бросила в заварочный чайник. Потом из кухонного шкафа с перекошенной дверцей появилась тарелка с конфетами «Каракум».

— Милок, — сказала бабка, глядя поверх очков. — Слушай, а можно тебя попросить одно дело сделать, пока чайник закипает? А то у меня уже и спина, и руки… тяжело в общем, а ты вон какой — конь здоровый.